адреса Ильи Капитан не знал, Капитан мог привести милицию только на место встречи. Поэтому Илья приезжал за полтора-два часа до срока, внимательно все осматривал. Так было в Баку и в Киеве, теперь здесь, в Москве.
Выйдя из магазина, Илья перешел дорогу, юркнул в подъезд. Сверкающий отполированными ручками лифт с широким зеркалом посредине поднял его на пятый этаж. Здесь Илья вышел из лифта, подошел к окну и стал снова осматривать улицу.
«Милиция вряд ли привезла бы Капитана на задержание, от него потребовали бы только место, остальное – дело милиции». – «А нельзя сделать так, чтобы Илья ничего не знал, – попросит Капитан. – ну вроде все получилось случайно?» Вверху хлопнула дверь.
«…Вдруг они пришли еще раньше? И уже здесь?! – Мысли, мысли, мысли, тревожное ожидание, страх – все мгновенно перемешалось. – Как они будут меня брать? Скорее всего поручат двоим-троим в штатском. Один притворится пьяным, попросит у меня закурить, сразу же выбежит второй. Завяжут между собой ссору, перекроют лестницу, чтобы я не мог уйти… Где я читал об этом? Откуда-то, как из-под земли, „случайно“ появится участковый: „Разберемся! А вас, товарищ, попрошу быть свидетелем, разрешите паспорт…“, „О! Вы не москвич? Где временно остановились? Мы вынуждены проехать к вам домой – удостовериться… Это займет несколько минут, тысяча извинений…“, „Вы фотографируете? Кинокамера тоже ваша? Позвольте, эти вещи значатся в розыске…“ И все завертится. И никакого намека на Капитана».
Шаги приближались. Странный бородатый старик с палкой и ученическим портфелем спускался с лестницы.
– Молодой человек! Позвольте прикурить?
Илья с трудом вытащил зажигалку – ему легче было б пронести наверх по лестнице чемодан, наполненный кирпичами.
– Спасибо. Красивая вещица. – Старику не хотелось уходить. – Вам неведомо, как назывался раньше этот переулок?.. Жаль. В ваши годы я прекрасно знал и Москву, и Питер. Прекрасно помню, как в двадцать девятом году шел с читательской конференции из Дома печати – бывший дворец княгини Елены Павловны. Выступавших помню… А вот где живет мой редактор, не помню, хотя у него вчера был, и забыл, как теперь называется переулок. Только этаж запомнил. Простите, у вас какая-то неприятность? Почему так дрожат руки?
Илья наконец понял, что этого чудака бояться не следует: он никак не мог участвовать в спектакле, сценарий которого родился у Ильи в голове минуту назад. Нервы, сжатые в комок, как-то сами разжались. Вместе со стариком он спустился вниз. Илья не мог больше думать о Капитане, в который раз мысленно переживать свой арест.
Впереди, на повороте улицы, мелькнула надпись «Вина – воды».
– Давайте зайдем, – неожиданно предложил он.
Старик вынул из бокового кармана круглые часы на ремешке.
– Пожалуй, только совсем ненадолго. Мой редактор – человек пунктуальный, к тому же нездоров. Я отвечаю перед лечащим врачом…
– Вот говорят: «Все мы отвечаем друг за друга», – неожиданно вдруг заговорил Илья. – Но ведь за меня вы отвечать не собираетесь. Это только слова! Кто я вам? Да и перед кем отвечать?
– Так-то так…
– Я часто думаю об этом последние дни. Или еще вот: пока человек один, нельзя ничего сказать о том, есть у него совесть или ее нет. Ведь сам-то человек ни хороший и ни плохой. Только по отношению к другим людям он бывает положительным либо отрицательным…
С потолка магазина свешивались нити с продетыми на них бамбуковыми стаканчиками. Ударяясь друг о друга, стаканчики издавали приятное звучание. Сквозь завесу бамбука по двое, по трое в магазин входили мужчины, чтобы через несколько минут вот так же жарко говорить о чем-то, что раньше не принимали близко к сердцу, а сейчас, после стакана вина, вдруг стало дорогим, хоть плачь, и непонятно, как ты жил без всего этого.
– Так, так, – соглашался старик.
– Я ни за кого не отвечаю. Разве только за жену и сына. И других прошу не отвечать за меня. Сам разберусь. – Илья только пригубил стакан и поставил на стойку.
– Молодой человек, – спросил старик, – вы что-нибудь слышали о битве при Каннах?
– Канны? Когда учил историю на первом курсе.
Ксилофоном звучали бамбуковые стаканчики, слышалась неясная речь.
– …Пятьдесят тысяч римлян погибло, пять тысяч попало в плен. Тогда Ганнибал сказал пленным, чтобы они выбрали десять человек, которые вернутся в Рим и убедят соотечественников выкупить всех римлян из рабства. Но дело не в этом. Уходя, посланцы поклялись Ганнибалу, что обязательно возвратятся, – вот к чему я веду речь. Когда посланцы покинули лагерь, один из десяти с дороги вернулся: притворился, что забыл какую-то вещь. А потом снова догнал товарищей. Так он освободил себя от клятвы, данной Ганнибалу…
Незнакомые мужчины притихли, слушая старика.
– …Что говорить? Мнения в римском сенате разделились. И тогда сказал Тит Манлий Торкват, человек честный, воспитанный в строгих правилах: «Сдавшихся без боя на милость победителей спасать нелепо…» Я обращаю внимание на другое. Когда сенат отказал посланцам в выкупе, девять из десяти пошли назад, к Ганнибалу, рыдая и обливаясь слезами. А десятый, у которого не было совести, выражаясь вашими словами, как ни в чем не бывало остался дома… Так вот. Сенат так не оставил дело: хитреца взяли под стражу и под конвоем отправили к Ганнибалу. – Странный старик улыбнулся, отпил из стакана. – К чему, спросите вы, такая щепетильность? Да еще в отношении противника?! Не проще ли объявить поступок лжеца военной хитростью, а его девятерых товарищей представить простаками? Совесть представляется вам чем-то абстрактным. На самом же деле она реальна, как наши руки, цвет глаз. Древние это понимали. Совесть не может исчезнуть на время и появиться снова.
– Совесть, по-моему, дело личное.
– Уверен в обратном. Вы задумывались, почему человечество так болезненно-упорно призывает к
