Илья поправил галстук.
«…Этот костюм, рубашка, чистое лицо, руки – разве легко было содержать себя в чистоте, когда приходилось ночевать где попало – на вокзальных скамьях, даже в подъездах?! Сейчас самое страшное позади. Есть деньги, жилье, правда, еще нет прописки».
Позади раздался звонок – Илья вздрогнул. Проклятые нервы!
– Наконец-то! – Хозяйка пошла кому-то навстречу, послышался звук поцелуя. – А мы уж совсем заждались! Теперь все в сборе.
– Погода-то какая! Еле нашел такси, – ответил густой бас. – Вся Москва как с цепи сорвалась!
Вслед за ними Илья прошел в гостиную.
– Илья, племянник Виктора, учитель физики в школе в Юрюзани и студент-заочник Института иностранных языков, – начальнику жэка надо было говорить правду – все равно узнает из документов.
– Помню. – Начальник жэка оказался нестарым, но с лицом, изрытым морщинами. – Я уже зондировал почву, молодой человек, кажется, все будет в порядке. – Кивнув Илье, он снова повернулся к хозяйке: – Так что у нас главное, мать? На что, так сказать, прицел держать? Грибы? Соленья?
Чтобы не мозолить глаза, Илья незаметно удалился. В кухне муж хозяйки, Виктор, вел разговор об ипподроме:
– …Первым Натюрморт был – все видели! От Магнолии и Евфрата.
Одна из хозяйничавших в кухне женщин вручила Илье круглый консервный нож:
– Вот кому поручим консервы. Люблю, когда мужчины накрывают на стол: красиво у них получается.
Илья улыбнулся из приличия. Другие женщины его не интересуют, хотя он в браке уже восемь лет. Он любит жену. Это как страсть. Как она сказала ему перед отъездом? «Страсть» и «страдание» – слова даже этимологически связаны. То же и в немецком – «ляйден» и «ляйденшафт». У нее врожденная способность к языку… Нет, он не ошибся, когда настоял, чтобы она тоже поступала в иняз. Тесть был против: лишь две специальности тесть считал на свете стоящими – бухгалтера и часового мастера… Да еще, пожалуй, врача!
– У вас определенные способности, молодой человек. – Женщина сделала еще одну попытку его расшевелить.
– Только прилежание.
– Прилежание и упорство лучше, чем гений и безалаберность.
«…Сейчас другое время, – доказывал Илья тестю, – о куске хлеба и глотке воды можно не заботиться, а вот о машине, о даче…» Они сидели у тестя в избе, разговаривая, смотрели на вытянувшуюся вдоль забора поленницу. «Если не будете нам мешать, обещаю, она будет счастлива. Я на ветер слов не бросаю». Это был еще один вексель, по которому теперь следовало расплачиваться. Тесть молча пил чай, размачивая сушки в молоке. Будь он покрепче, лет десять назад, он бы не потерпел у себя за столом таких разговоров. «Она будет учиться заочно, уедет со мной в Юрюзань. Но и там мы надолго не останемся, переедем в большой город». – «Каким же это путем?» – спросил старик. «Посмотрим», – пожал плечами Илья. Тесть помолчал. «Будто вся жизнь для тебя в этом, Илья, – дача, машина… Зверьки есть такие – леминги. По радио передавали: упрутся однажды и за тысячи километров бегут к морю, как кто их гонит! Стая за стаей. Там и топятся… Ничем, передали, не своротишь!»
– К столу! – закричали из комнат.
Облезлый хозяйский дог вошел в кухню, прижался мордой Илье к колену.
«Откуда же такое чувство, будто что-то обязательно должно случиться? Словно взялся обучить грамоте этого старого, облезлого дога, прозаложил голову: или он научится читать, или моя голова с плеч долой. И с кем-то из нас неминуемо что-то произойдет! – Илья тихо отстранил собаку. – Может, милиционер на вокзале о чем-то заподозрил? Он как-то странно посмотрел… Или мне показалось? Конечно, все завертится, когда объявятся первые потерпевшие. Скорее бы он проходил, Новый год!»
31 декабря, 23 часа 30 минут
Дождь прекратился внезапно. Температура воздуха упала, образовалась гололедица, которую тут же принялись травить солью и посыпать песком. По платформам засновали уборочные машины. Несколько раз Денисов видел издалека парадную фуражку начальника вокзала, которую тот надевал в исключительных случаях.
Ни на минуту не умолкало радио. Дежурные по посадке метались от вагонов к администратору – устраивали места, согласовывали.
Заканчивался час дополнительных поездов, автокаров, перевозки почты, тележек носильщиков – «час разъезда», час «пик», которого так долго ждали.
Внезапно освещенные окна мариупольского скорого отправлением в 23.50 медленно двинулись вдоль перрона. Казалось, кто-то невидимый из темноты потянул к себе провод с маленькими электрическими лампочками. Скошенными квадратами поплыли по асфальту тени.
Картине отходящего поезда не хватало завершающего штриха.
И когда последний вагон поравнялся со срединой платформы, из тоннеля показалась традиционная фигура опоздавшего. Неудачник в сердцах грохнул чемоданом об асфальт, как это делало до него несколько поколений опаздывавших, и сел, подперев голову руками. Хотя причина опоздания была у каждого из них сугубо личная, все они были заранее принесены в жертву неумолимому Закону больших чисел, определяющему количество всего, в том числе новогодних пассажиров, следственных версий, вещей, оставленных в чужих купе, и опоздавших.
Наступила тишина. Туман рассеялся еще раньше. Открылись верхние этажи окрестных зданий, Дубниковский мост. Выведенное вязью «Москва» светилось высоко над головой необыкновенно чистым пламенем…
Денисов прошел через тоннель в автоматическую камеру хранения. Здесь было тоже тихо. Аккуратно пронумерованные ячейки поблескивали матово-черными рукоятками электронных шифраторов. Постояв
