Там ей сказали:
— Ваш паспорт кончается, но вы же не лишены гражданства. Возвращайтесь в Советский Союз.
— Я не могу вернуться, — сказала она, — у меня здесь муж.
— Неужели вам муж дороже родины? — лицемерно удивился работник посольства.
— Да, мне муж дороже, — сказала Ира.
Черный казак
Однажды в Америке, уже в девяностых годах, я оказался расистом. Я преподавал в Гаучерколледже под Балтимором взрослым студентам чтото из русской литературы. Студентов было человек двадцать, и один из них — черный. как-то я прихожу на занятие, и мне говорят, что возник большой скандал. Оказывается, этот афроамериканец написал на меня донос, что я расист. Я очень удивился, потому что расистом никогда не был и повода заподозрить меня в этом грехе как будто никому не давал. Оказывается, автор доноса решил, что я расист после прочтения романа «Москва 2042», в котором есть отрицательный персонаж — черный казак. Я нашел этого студента, отозвал его в сторону.
— Вы поступили подло, — сказал я ему. — во-первых, вы должны были сначала сказать мне. Во- вторых, вы меня оскорбляете. В чем вы увидели расизм?
— Вы черного сделали отрицательным персонажем, — начал он.
— У меня там все персонажи — отрицательные. Хотите, я сейчас перепишу этот образ, и у меня будут все отрицательные, а ваш черный станет положительным?
— Нет, не надо. Хорошо, а почему его зовут Томом?
— А почему бы не звать его Томом? Обыкновенное имя. Я мог назвать его Джоном, а назвал Томом.
— Нет, вы намеренно так его назвали, как в «Хижине дяди Тома».
Я уже слышал, что черные американцы считают образ дядюшки Тома отрицательным. Нам, наоборот, он казался положительным — затравленный темнокожий человек, вызывающий симпатию. А они видят в нем пассивного литературного героя, который не борется против рабства. Я очень разозлился, сказал: «Пойдем на занятия».
В аудитории я обратился к студентам:
— Этот человек обвиняет меня в расизме. Ктонибудь из вас читал «Москву 2042»?
Все читали.
— Есть в этой книге расизм?
И тут они на него накинулись и просто заклевали его. Он понимал, что они хоть и белые, но свои и имеют право так с ним разговаривать. И он от меня отстал и даже пытался потом со мной дружить, но я от этой дружбы уклонился потому, что не люблю дураков любого цвета.
Я ненавижу расизм и шутки про негров, которые у нас позволяют на эстраде. Хотя мне кажется нездоровой и излишняя политкорректность, которая обычно переходит в другое неравенство. Известно, что в некоторые университеты человеку темной кожи легче поступить, чем белому. Один абитуриент подал документы для поступления в Джорджтаунский университет в Вашингтоне и указал в анкете, что он афроамериканец. Его приняли. Но когда он явился в университет, чуть не разразился скандал. Потому что он оказался белым.
— Вы нас обманули, — сказали ему.
— Почему? Я афроамериканец. Я родился в Кении.
Так он остался в университете.
Пьющий Принстон
Вскоре пришло официальное приглашение в Принстон. На первые полгода я получил стипендию фонда Форда (хотя никого о ней не просил), на вторые шесть месяцев меня приглашал университет с обязанностью раз в неделю вести семинар по русской литературе. Моя должность называлась visiting fellow (приглашенный коллега) или visiting professor (приглашенный профессор). Лет через десять в написанной для когото краткой автобиографии я в шутку написал, что был пастухом, столяром, авиамехаником и профессором Принстонского университета. После чего разные издания и даже телевизионные каналы, излагая кратко мою биографию, называли и сейчас нетнет да называют меня профессором Принстонского университета, кем я, разумеется, давно уже не являюсь.
Приняли нас хорошо. Нам были куплены авиабилеты первого класса, а в Принстоне приготовлена двухэтажная шестикомнатная квартира на берегу озера, и мы там зажили очень непривычной для нас жизнью.
Для преподавания сначала надо было набрать достаточное количество слушателей. Я повесил объявление, что будет семинар по русской литературе и, сидя в выделенном мне кабинете, ждал, придет ли ктонибудь. Пришло в конце концов человек пятнадцать. Для семинара я выбрал шесть писателей: Платонова, Зощенко, Булгакова, Надежду Мандельштам, Солженицына и себя. Студентам объяснял, что есть советская литература, а есть литература запрещенная или долгое время запрещавшаяся, вот ее мы будем изучать. Студенты относились ко мне хорошо и по окончании все до одного написали, что они мной очень довольны. Может быть, потому что я всем поставил высокие оценки. Они и правда все, кроме одной студентки, старались.
В Америке оценки обозначаются не цифрами, а буквами: А, В, С. Я всем поставил А, некоторым с плюсом. Но той студентке В с минусом. Она ожидала худшего и тоже оценила меня положительно. Наш дом стоял как-то отдельно от города. Жили в нем в основном временные преподаватели вроде меня. И хотя у каждого жильца была здесь своя отдельная большая квартира, была здесь атмосфера общежития или коммуналки. Все знали всех, были друг к другу приветливы.
Когда я приехал, Такер предложил мне сразу запастись большим количеством алкоголя. Объяснив, что пить так и так придется и спиртное лучше купить в достаточном количестве оптом. Это обойдется дешевле, чем покупать каждый раз по бутылке. Я согласился и купил ящик виски — двенадцать бутылей по полгаллона и столько же джина.
Общались мы в основном с Такерами, и очень часто. Мы приходили к ним, они — к нам. У нас было обыкновенно для русского угощения: гостей сразу приглашали к столу с выпивкой и закуской. У Такеров позападному. Сначала не за столом — дринк: виски, джин, по желанию пиво с орешками. Ужин с вином. После ужина опять дринк и орешки. Приглашались гости четырех сортов. Одни на дринк до ужина, другие на после ужина, третьи только на ужин, и четвертые на оба дринка и ужин. Мы приглашались на все. Американцы, приглашенные на дринк к пяти часам, понимали, что примерно к семи надо поблагодарить хозяев за приглашение и удалиться. Русские этого не понимали, уходить не торопились, хозяева ерзали, потом как-нибудь все-таки выпроваживали. Гости у Такеров были в основном, по американским понятиям, важные, те, которые называются very important people, или, как в России теперь говорят, випы. Приезжал Джордж Кеннан, известный политик, дипломат, историк, основатель института Кеннана в Вашингтоне, где восемь лет спустя я получу стипендию и проведу целый год, пытаясь написать продолжение «Чонкина». Билл Льюис был сначала послом в какойто латиноамериканской стране, потом в Чехословакии, затем стал директором музея Метрополитен. Частым гостем у Такеров бывал директор Принстонской библиотеки, человек украинского происхождения, фамилию его я забыл. Во время первой нашей встречи он меня спросил:
— Как вы думаете, чем люди больше всего занимаются в Принстоне?
Я сказал:
— Естественно, научной работой.
Он сказал:
— Нет.
