в полях семейных баталий.
– Мама, бабушка, поздравьте меня! Я сдала на «отлично». Теперь я точно еду в Будапешт!
Бабушка, услышав новость, еще больше расстроилась, ей понадобилась очередная порция сердечного.
– Одна? Ты поедешь одна? Что ты там забыла? Там же наркотики, мафия!
– Бабушка, у нас здесь тоже наркотиков хватает и мафия своя имеется. Зато я целый семестр буду жить в Европе! Там же по шенгенской визе все можно объехать!
– Ты оформишь визу и на Ипполита? – неожиданно остановила поток восторгов дочери Марина. Та прикусила язык, в комнате повисла пауза.
И снова, как в прошлый раз, они сидели с дочерью в Марининой комнате.
– Это правда, Алена, что мне Ипполит сказал?
– Да, мама! – с полоборота перешла в нападение дочь. – Что ты вмешиваешься-то? Ко мне препод лип. Он ко всем девчонкам, кто не замужем или не в гражданском браке, под юбку лезет. Он мерзкий старпер… И он еще три года будет у нас преподавать…
Марина внутренне содрогнулась от услышанного. Удивилась, почему дочь ничего ей об этом не рассказывала, ведь, наверное, она смогла бы ей помочь, подсказать, как вести себя и что делать. В конце концов, можно было бы и в деканат обратиться. А дочка по молодости выбрала какой-то странный способ.
– Можно подумать, что обручальное кольцо спасает, – усомнилась вслух Марина.
– А вот спасает. Ему один раз парни-мужья так вломили… Так он теперь тех терроризирует, про кого точно знает, что свободна. Мы с Полом договорились: он мне – крышу от препода, я ему – жилье, пока проблема с армией не утрясется. И потом, он трахается хорошо, так что мы с ним квиты.
Марина каким-то сторонним взглядом отфиксировала, с какой легкостью ее дочь говорит об интимной сфере отношений. «Впрочем, это свойственно нынешним молодым…»
– Алена, ты понимаешь, что вы из меня дуру сделали? Я же с ним как с писаной торбой вожусь! А мне-то какой резон все это тащить?
– А тебя никто не просил. Я тебе давно говорила, чтобы ты не лезла.
– Ах вы, засранцы, по каким законам вы живете? – Возмущение и обида буквально душили ее.
– Мамочка, да по нормальным законам мы живем, это ты все где-то витаешь! С отцом развелась, чем он тебе был нехорош? А отпустить не хочешь. Любовника при себе держишь, а не любишь.
Марина глотала ртом воздух, потому что ее душили слезы и обида. В словах дочери была горькая правда, которую она не хотела признавать, и, как ей казалось, ни–кто в доме этого не видел. Ей нечего было сказать – да и зачем?
Опустив голову, чтобы не видно было слез, она молча искала в косметичке таблетки валерьянки, ставшие в последнее время ее постоянным «витамином».
Дочь почувствовала, что зашла слишком далеко, попыталась даже заглянуть в глаза.
– Мама, прости, я не хотела тебя обидеть.
Марина еще ниже опустила голову, покачала ею из стороны в сторону и молча показала рукой на дверь, дочь постояла удрученно несколько минут и тихо вышла.
Она обессиленно откинулась на спинку дивана и разрешила себе плакать. Слезы текли по ее лицу, она их не вытирала, уставившись в бежевый абажур торшера. Обида, горечь, отчаяние, усталость вытолкнули на поверхность сознания воспоминания…
Глава 8. Объяснение
…У Гены была смешная фамилия – Козько. Марина, выйдя за него замуж, свою фамилию не меняла и родившуюся дочь записала как Васильеву. Гена, хоть и не страдал комплексом неполноценности, все-таки обиделся, потом привык, потом стал шутить, не стоит ли и ему взять фамилию жены. Потом нагрянул развод и все расставил по своим местам.
В первый год после этого семейного кораблекрушения Марина выбрасывала из своей памяти и жизни все, что было связано с Казановой-Козько. Она даже отнесла в комиссионный магазин янтарные украшения, которые Геннадий, зная ее пристрастие к этому камню, дарил ей всякий раз, когда у него удачно заканчивался проект. У нее же эти кольца, браслеты и бусы ассоциировались не с проектами мужа, а с его многочисленными романами.
Мать, застав Марину за укладыванием янтаря по коробочкам, сразу догадалась, в чем дело. Сказала только: «Ты еще об этом пожалеешь».
После развода прошло года два, ее обида улеглась, Марина снова стала дышать, смотреть по сторонам, замечать на себе взгляды мужчин. Она по-прежнему была миловидна, энергична и в то же время пластична в движениях, а из косметики пользовалась только помадой, да и то в сугубо парадных случаях. После истории с янтарем она не носила ни колец, ни браслетов, позволяя себе лишь кулоны из полудрагоценных камней: лазурита, яшмы, малахита в хорошей обработке. Уж в чем в чем, а в этом она, дочка геологов, знала толк.
Новая для нее брачная ситуация возникла, когда Марина еще работала в школе. За ней активно ухаживал кто-то из отцовых молодых коллег под предлогом «Не нужно ли чего семье геолога-пенсионера». «Нет, ничего не нужно, но гостям всегда рады». Кажется, Марина с молодым человеком даже успела куда-то сходить. Примерно в это же время она повела своих пятиклассников в очередной однодневный поход. Перед тем как выйти на маршрут, отправила троих мальчишек в булочную за хлебом. Несколько взрослых, которые всегда помогали ей ходить с детьми, остались на улице. К одному из пап подошел знакомый. Поздоровались, как принято, за руку. «Куда?» – «В поход». – «Хорошее дело, а где ошметок?» – «Да за хлебом пошел». – «Ну, бывай…» Она, ставшая свидетельницей этого совершенно будничного, на одной интонационной ноте разговора, вдруг почувствовала себя оглушенной. «Ошметком», оказывается, называют приемные папы ребенка жены от первого брака! Ну никак она не хотела, чтобы ее дочь хоть кто-нибудь когда-нибудь назвал так же. Роман с молодым геологом пошел на убыль и закончился с его очередной экспедицией.
После этого события судьба не раз приводила в ее жизнь мужчин, в которых влюблялась она и которые любили ее, но она так и не вышла замуж. Слово, ранившее ее впервые, всякий раз поднималось из глубин памяти и мешало развитию романа. А Гена, как выяснилось, был не самый плохой представитель мужского населения. К тому же он относился к их дочери лучше, чем многие родные отцы, жившие со своими детьми. Она давно его простила, а когда из их отношений ушла темная сторона секса, оказалось, что Гена – надежный человек при всем видимом легкомыслии.
Но разве все это можно объяснить двадцатилетней девочке-максималистке? И кому это вообще можно объяснить?
…Слезы высохли, воспоминания снова опустились на дно бездонного колодца памяти, а в комнату, видимо, для очередного раунда объяснений, заглянула Аленка:
– Мам, ты можешь говорить?
Марина по-прежнему молча показала ей на место рядом с собой. Посмотрела в глаза:
– И говорить, и слушать, если хочешь…
– Мам, ты прости меня, я не знала, что ты так близко к сердцу примешь мое замужество. Я же видела, как у моих знакомых отношения складываются с родителями. Они сами по себе, а те сами по себе, даже если в одной квартире живут. – Она погладила мать по щеке, убрала выпавшую из ее прически прядку волос за ухо и продолжала: – Ма-ам, я уже взрослая девочка, я умная девочка. И я люблю тебя, но только жить я собираюсь своим умом, понимаешь? Отпусти меня, и тебе сразу станет легче. А с Полом… Понимаешь, жалко его очень. Он же учился с нами два года, а потом его матери в голову стукнуло из него сомелье сделать…
– Кого? – решила уточнить Марина, первый раз услышав ученое слово.
– Ну, я сама толком не понимаю, но это вроде как специалист по винам. Ты приходишь в ресторан, и он помогает тебе вино выбрать – к тем блюдам, которые ты есть собираешься…
– Да-а, у нас в стране это самая необходимая специальность, – с иронией согласилась Марина. – И что, где этот ресторан, для которого он учился аж во Франции?
– Да в том-то и дело, что нигде. Пока он там учился, его родители разбежались. Мать вообще в Швецию уехала. Пол приезжает домой, а там его не родители встречают, а двоюродный брат с теткой. Якобы они квартиру сторожили. А уходить теперь не хотят. На Пола повестки стали в армию приходить, он бегает, он
