изображены два полушария Марса, однако нанесенная на них сеть каналов и очертания морей весьма отдаленно походили на снимки наших астрономов. Прямых каналов почти не было. Они были довольно извилисты, так же, как и берега морей. Двойных каналов совсем не было.
Я вспомнил, что некоторые ученые взывали, будто двойственность каналов Марса и их прямизна — оптический обман, возникающий вследствие скопления в атмосфере Марса водяных паров, которые и вызывают отражение линий. К тому же и наши астрономические приборы, и способы наблюдений, несомненно, далеко уступают марсианским. Это доказал вполне верно исполненный марсианский рисунок земного полушария.
На последовавшей затем пластинке был изображен снаряд-«котел», пересеченный горизонтальной линией; под дном «котла» шла вторая линия, волнообразная; обе эти линии пересекала вертикальная, и на ней стоял какой-то значок. Мы долго рассматривали этот рисунок, стараясь понять, о чем нас спрашивают.
Павел догадался раньше меня:
— Знаешь, это вот что: прямая черта — это вода наверху, а под ней неровная — дно озера. Верно, дружище! А третья черта — глубина озера в этом месте, о чем он и спрашивает нас. Как же мы ему скажем?
Однако марсианин пришел нам на помощь. Щипцы подали нам свернутую в кружок металлическую ленту, напоминавшую измерительную рулетку. Лента была покрыта делениями и различными значками, а на конце ее висела металлическая гирька.
Мы измерили глубину озера, я поместил на рисунке значок, отмечавший поверхность воды, и возвратил рисунок. Через несколько секунд из иллюминатора протянулась рука марсианина, указывавшая на берег. Рука была длинная, тонкая, одетая до кисти в серую ткань. Обнаженная кисть была несколько больше человеческой, но имела всего три пальца. Кожа — желто-зеленого цвета, мелко-чешуйчатая сверху и гладкая на ладони — напоминала кожу ящериц. Рука исчезла в иллюминаторе.
—Чего ему надо? — шепотом спросил я.
Павел напряженно думал, сморщив лоб:
— Не хочет ли он поближе к берегу?
— Правильно, товарищ! Давай потащим. Саженях в двенадцати от берега хватит ему глубины. Вон и скобы приделаны на стенках. Наверное, для буксировки или для подъема.
Мы привязали к одной из скоб якорный канат и налегли на весла. Когда «котел» двинулся, из иллюминатора снова показалась рука, помахала нам и спряталась. Мне было ясно, что мы нашли верный путь для взаимного понимания, Это был примитивный язык рисунков и жестов, каким пользовались еще люди доисторической эпохи.
Подтащив «котел» поближе к берегу, мы отвязали канат; я постучал в стенку и поднял к окну конец каната. Раздался лязг и стук, «котел» закачался и остановился.
— Снизу якорь выбросили, — сказал Павел.
Послышался металлический скрип, и на «котле» обозначилась четырехугольная щель. Верхняя часть четырехугольника начала медленно опускаться.
— Гляди-ка, Миколаич, ведь это дверь! Ну, готовься, сейчас и сам вылезет...
— Уговор, Павел: не будем пугаться и отворачиваться, каков бы он ни был.
— Примем его по-хорошему. Он нас ничем не обидел, не будем и мы его обижать.
— Да уж будь покоен! Ему, бедняге, теперь жутко в чужом месте, боится нас поболее, чем мы его. Ну, миляга, вылазь, не обидим! Мы тоже люди с понятием.
V. «Санзеф Баиро-Тун».
Дверь медленно опустилась почти до поверхности воды. Мы с невольным трепетом ждали марсианина... В прорезе двери показалась голова пришельца... Медленно поднимаясь из снаряда, марсианин, невидимому, хотел приучить нас к своей наружности. Наконец он поднялся перед нами во весь рост...
Странная была фигура! На огромной голове какой-то чепчик или капор. Со лба перед глазами опускалась изогнутая прозрачная пластинка дымчато-розового цвета. Все его тело было облечено в мягкую серую ткань. Меня почему-то сразу заинтересовал черный, ящик, висевший на широкой груди марсианина. Этот ящичек, напоминавший сложенный кодак, имел два желтых кружка со значками и делениями и два рычажка, укрепленных посредине кружков. В одной руке пришелец держал какой-то предмет в роде револьвера с длинным, около полуметра, стволом. Ручка револьвера была соединена гибким шнуром с черным ящиком.
Марсианин медленно спустился по ступенькам и остановился, словно не решаясь сесть в шлюпку, Мы протянули ему руки, и, опираясь на них, он довольно легко прыгнул на дно. Ощущение от кожи его рук было такое же, как от кожи ящерицы. Молча мы подгребли к берегу и вытащили шлюпку на песок. Марсианин вылез, несколько раз ударил длинной ступней по песку, поднял кверху руки и голову и что-то сказал. Голос был звонкий, высокого тембра. Затем, внимательно посмотрев на нас, он вынул из висевшей через плечо сумки ту пластинку, где был изображен на красном кружке марсианин, а на голубом был нарисован мною человек. Указав на изображение марсианина и на себя, он внятно сказал:
— Ноко.
Из иллюминатора протянулась рука марсианина, указывавшая на берег...
Потом протянул руку ко мне и к Павлу, указал на рисунок земного человека и вопросительно посмотрел на нас.
Я указал на себя и Павла и сказал:
— Человек.
— Че-ло-век, — произнес он раздельно и, показав на себя, повторил: — человек.
Протянув руку к нам обоим, он сказал:
— Ноко.
Павел с довольным смехом хлопнул себя руками по бедрам:
— Ах, ты, сделай милость! Очень даже понятно, Миколаич. По-нашему: «человек», а по-ихнему: «ноко». Ведь этак мы, гляди, скоро как следует разговаривать начнем. Ну-ка, попытай его еще как-нибудь.
Я ткнул себя пальцем в грудь и старательно, отчетливо произнес:
— Ноко — Иван Снежков.
Затем ткнул в Павла:
— Ноко — Павел Сухов.
Марсианин повторил наши имена, показал на себя пальцем и произнес:
— Человек — Баиро-Тун.
После маленькой паузы он прибавил:
— Санзеф.
Мы с Павлом переглянулись.
Чего это он спрашивает, Миколаич?
— Не больше твоего понимаю. Давай подумаем.
Минуты две Баиро-Тун молчал, потом сказал:
— Ноко — Баиро-Тун, Санзеф.
Павел почесал в затылке:
