эллинистическую и римскую эпохи определенно не следует. Недопустимо усматривать в ней и главное объяснение перемен, затронувших моральную рефлексию и практику себя. В действительности, — и здесь можно сослаться на труды историков, фактически уже развенчавших великий ностальгический образ города-государства, выпестованный XIX веком, — организацию эллинистических монархий, а впоследствии и Римской империи, нельзя анализировать только в негативных понятиях упадка гражданской жизни и присвоения власти государственными инстанциями, все более отчужденными
_____________
1 J. Ferguson. Moral Values in the Ancien World.- P. 135–137.
[от общества]. Напротив, следует подчеркнуть, что политическая деятельность 'на местах' не замерла с появлением и укреплением этих крупных структурных целостностей. Жизнь полиса — гражданской общины с ее институциональными правилами, интересами и противоречиями — не прекратилась ни вследствие расширения рамок, в которые он вписывался, ни в результате развития монархической власти. Страх перед чрезмерностью ойкумены, в пространстве которой затерялись составляющие ее политические общности, вполне возможно, приписан людям греко-римской цивилизации задним числом. Эллинистическому греку не было нужды бежать от 'имперского мира без полисов' просто потому уже, что эллинизм и был 'миром полисов'. Критикуя представление о том, что с распадом полисной системы философия превратилась в 'убежище среди бурь и тревог', Ф. X. Сэндбах первым же делом замечает, что и прежде 'города-государства не обеспечивали полной безопасности', но тем не менее всегда оставались главной и естественной формой социальной организации, 'даже тогда, когда военная власть перешла в руки великих монархий''.
Уместнее говорить не об ограничении или прекращении политической деятельности в результате имперской централизации, а, скорее, об образовании сложного пространства: более широкого, не столь прерывистого и гораздо менее закрытого, нежели пространство маленьких городов-государств, — и одновременно, более гибкого, дифференцированного и не так жестко иерархизированного, как в позднейшей авторитарной бюрократической Империи, которая складывается в ходе великого кризиса III века*… Это пространство множественных очагов власти, бесчисленных форм деятельности, напряжений, конфликтов, которые, развиваются во всех измерениях, уравновешиваясь разнообразными соглашениями. Во всяком случае, эллинистические монархии, бесспорно, пытались не столько уп
_____________
1 F. Н. Sandbach. The Stoics.- P. 23.
* Имеется в виду кризис средиземноморской античной цивилизации III в. н. э., состоявший в ее постепенной феодализации. Политическая жизнь этой эпохи отмечена двумя основными вехами: в 212 г. эдиктом Каракаллы все свободное население городов получило права римского гражданства, а в правление Диоклетиана (284–305) принципат, установленный Августом и в течение III в. сменившийся военной монархией, официально был упразднен и замещен новой формой Империи — доминатом, о котором и говорит Фуко. — Прим… ред.
разднить, ограничить или реорганизовать сверху донизу местные власти, сколько опереться на них, используя их как посредника и промежуточную инстанцию, необходимую для регулярного сбора податей, взимания чрезвычайных налогов и снабжения войск1. Несомненно, римскому империализму в целом также были свойствены, скорее, решения подобного рода, нежели прямое администрирование: политика муниципализации носила достаточно стабильный характер и стимулировала политическую жизнь городов в более широких рамках Империи2. И хотя речь Мекена у Диона Кассия политически анахронична и содержит тезисы, которые не могли быть ни рекомендованы Августу, ни претворены им в жизнь, здесь, однако, отчетливо проявился ряд важных тенденций имперского правления на протяжении первых двух веков: искать 'помощников и союзников', обеспечивать лояльность влиятельных граждан, убеждать подданных в том, что их не ставят 'в положение рабов', но разделяют с ними привилегии и власть, так, чтобы они 'составляли одну большую гражданскую общину'3.
Можно ли после этого говорить об упадке традиционной аристократии, о политической экспроприации, жертвой которой она стала, и об уходе в себя как следствии? Экономические и политические факторы трансформации несомненны: устранение оппозиции и конфискации сыграли свою роль. Однако были и стабилизирующие факторы: важность земельной собственности в патримониях4, а также неизбежная для обществ такого типа связь имущественного состояния, влияния, престижа, авторитета и власти. Но самый существенный, решающий фактор смещения акцентов в моральной рефлексии связан не с гибелью традиционных правящих классов, но с изменениями в условиях отправления власти, прежде всего коснувшимися 'подбора кадров' для нужд сложного и разветвленного административного аппарата. Мекен мог убеждать Августа: 'Следует увеличить число сенаторов и всадников так, чтобы править когда должно и как должно'5,-но мы знаем, что фактически
_____________
1 М. Rostoutzeff. Social and Economical History of the Hellenistic World.- Vol. II.-P. 1305–1306.
2 J. Gage. Les Classes sociales a Rome.- P. 155 sq.
3 Cassias Did. Historia Romana, LII, 19.
4 R. MacMullen. Roman Social Relations.- P. 125–126.
5 Cassius Dio. Historia Romana, LII, 19.
эти группы заметно выросли на протяжении первых веков, хотя в структуре населения всегда составляли незначительное меньшинство1. Изменения затронули также их роль и место в политической игре как по отношению к императору, его ближайшему окружению, советникам и наместникам, так и внутри иерархии, с ее накалом конкурентной борьбы, совершенно, однако, иной, нежели в 'агональном' обществе, — сменяемые должностные лица, судьба которых зависела (часто слишком уж впрямую) от расположение принцепса, они были всегдашними посредниками между верховной властью, волю которой им надлежало представлять и осуществлять, и индивидуумами или группами, которых требовалось держать в повиновении. Итак, римская администрация нуждалась в 'manegerial aristocracy', как говорит Сим, — в служилой аристократии, поставлявшей различные категории агентов 'мировой администрации': 'армейских офицеров, финансистов-прокураторов и наместников провинций'2.
Поэтому для того, чтобы понять, с каким вниманием эта элита относилась к личной этике, морали повседневных поступков, частной жизни и удовольствиям, нужно не столько говорить об упадке, неудовлетворенности и угрюмом уединении, сколько постараться увидеть здесь поиск нового способа осмысления отношений, приличествующих такому положению, назначению, деятельности и обязательствам. В то время, как древняя этика очень тесно увязывала власть над собой с властью над другими, и, следовательно, соотносилась с соответствующей эстетикой жизни, новые правила политической игры усложнили определение связей между тем, что ты есть, тем, что тебе можно делать и тем, что тебе надлежит осуществить:
конституирование себя как этического субъекта собственных поступков стало более проблематичным.
Р. Мак-Мюллен особо выделял две главные характеристики римского общества: публичность существования и ярко выраженную 'вертикальность' различий в мире, где разрыв между очень небольшим числом богатых людей и огромной массой бедных постоянно увеличивался3. Пересечением этих двух
____________
1 С. G. Starr. The Roman Empire.- P. 64.
2 R. Syme. Roman Papers, II.- P. 1576.
3 R. MacMullen. Op. cit, — P. 93.
черт и объясняется то значение, которое придавали статусным различиям, их иерархии, их видимым признакам, настойчиво и нарочито выставляемым напоказ'. Можно предположить, что с того момента, как новые условия политической жизни модифицировали соотношение между положением, обязанностями, властью и долгом, возникли два противоположных явления. Они, собственно, и были во всей своей противоположности установлены в начале императорской эпохи. С одной стороны, отмечается акцентуация
