Они посмотрели на нее, Везр – своими холодными светлыми глазами, человек – черный пес хлестнул по ней взглядом, а Набуле заговорила. Завизжала.
– На квартиру, – завизжала она, – на квартиру, будто Лайбах не зарабатывает? Будто он не копит? Я же не какая-нибудь бродячая арфистка, чтобы носить тряпье по вечерам. А кушетка и картина, – завизжала она, – разве этого мало?
– Не ори, – сказал Везр, и его голос был грубым, как голос могильщика, – не ори. Небось не с Лайбахом разговариваешь. – И он, стряхнув пепел, повернулся к чужому человеку с короткими черными волосами, низким темным лбом и вислыми уголками губ, к черному псу. И чужой человек – черный пес, улыбнулся и проговорил:
– Мадам, – улыбнулся он, и его голос был мягкий, нежный, как бархат, – мадам, не хотите же вы, чтобы Набуле и одевала господина Лайбаха? Чтобы и еду ему подносила? Чтобы оплачивала его парикмахера? Каждый должен, мадам, зарабатывать свое… – улыбнулся он еще мягче, нежнее и также сгреб свои деньги и сунул их в карман. На столе осталась последняя кучка денег, на буфете зонтик, а на окне зайцы. И госпоже Моосгабр на диване опять показалось, что она грезит или что ей снится сон, она продолжала смотреть на все, голова у нее кружилась, ей хотелось пить, и тут вдруг Везр поглядел на нее холодными светлыми глазами и сказал:
– Ты действительно чудно выглядишь. Словно ты спишь или у тебя жар. Смотри, сколько здесь денег. Смотри сколько… – И он запустил руку в деньги, которые остались на столе, стряхнул пепел и сказал: – Сколько их, а ты всем треплешь, что я краду твои сбережения. Твои два гроша. Тут их у тебя двадцать. На эти деньги, – засмеялся он и стряхнул пепел, – ты и киоск можешь купить.
Госпожа Моосгабр чувствовала, что опрокинула у своих ног сумку, что у нее пересохло в горле и запеклись губы. У нее, наверное, был жар. Но тут опять заговорил чужой человек – черный пес.
– Двадцать грошей, мадам, – сказал он бархатным голосом и тихо улыбнулся, – двадцать грошей вы, должно быть, в жизни не имели. На них могли бы киоск себе купить и еще всякого товару. На них и на Луну могли бы слетать, и еще на мороженое бы осталось. Вы могли бы купаться в лаве в кратере Борман и еще поесть жареных миног. А вы треплете всем, что Везр крадет у вас гроши. Ах, мадам, – улыбнулся он, и его вислые уголки губ блаженно приподнялись, – как вы ошибаетесь.
Мордастая Набуле закрыла ладонями придурковатый рот, и Везр сухо сказал:
– Она хранила деньги в буфете, потом в плите, потом в кладовке вместе с мышиным ядом. Теперь они у нее в комнате в гримерном столике. Где чепец, очки и печатка. Верно, туда их сунула, когда ждала моего возвращения. Из тюрьмы, как она всем треплет… – Чужой человек – черный пес удивленно улыбнулся, а Везр продолжал: – Да, из тюрьмы. Из тюряги. Из кутузки. А давайте еще поговорим об этом окне. Что скажешь об этих двух зайцах? – Он повернулся к дивану и указал на матовое окно. – Что скажешь о них? Для одного человека – это жратва на целую неделю.
– Да, мадам, – мягко сказал чужой человек – черный пес, глядя на госпожу Моосгабр, – они совсем свежие, из них еще течет кровь. Ваш сын только что подстрелил их в лесу. Видели б вы, как они кувыркнулись, точно акробаты.
Госпожа Моосгабр смотрела на все с дивана, голова у нее кружилась, губы пересохли. Она глядела на оставшиеся на столе деньги, на зонтик на буфете и на зайцев на окне и вдруг, словно во второй раз, очнулась. Кивнула на зайцев и сказала:
– Я вам сварю их. Сварю, а кусок зажарю на масле. Или на перце, – сказала она и потянулась к ноге, чтобы поставить опрокинутую сумку. – Надо бы взять сметаны. В этой сумке у меня только крупа.
– И мне вы тоже дали бы кусок? – спросил чужой человек – черный пес и тихо, мягко посмотрел на нее.
– Конечно, – сказала госпожа Моосгабр растерянно, – если вы… друг моих детей, то они вас наверное пригласят.
– Мадам, – снова заговорил чужой человек – черный пес и тихо улыбнулся, – а не сварили бы вы кофе?
– Сварю, – кивнула госпожа Моосгабр и, встав с дивана, подошла к буфету, но тут вдруг Набуле разразилась смехом.
– Кофе напьемся сегодня от пуза, – разразилась она смехом и закружилась в своем кричаще-зеленом плаще с черным воротником: – Ведь мы идем в «Риц».
В кухне наступила тишина. Госпожа Моосгабр нерешительно стояла у буфета, смотрела на Набуле, смотрела на Везра, смотрела на чужого человека – черного пса, а потом посмотрела на стол. Тут вдруг Везр, стряхнув пепел, взглянул на сестру.
– И то правда, – взглянул он на сестру, – ведь мы идем в «Риц». Может, ты встретишь там и того студента, как бишь его… Баар… может, будет там и тот, второй. Не вари кофе, – повернулся он к матери, – а зайцев свари хоть на водорослях. Что это за черная тряпка? – указал он на диван.
– Флаг, – сказала госпожа Моосгабр, – он висел на доме. Умер Фабер. – И потом добавила: – Я хочу его выстирать и пойти в парк к фонтану.
Везр погасил сигарету и посмотрел на мать. Потом перевел взгляд на мордастую Набуле, ладонью прикрывавшую рот, посмотрел на чужого человека – черного пса и откинулся на спинку стула. Откинулся на спинку стула, положил руку на стол, как это делают чиновники, и сказал:
– Значит, она хочет выстирать флаг и пойти в парк. Выстирать флаг и пойти в парк к фонтану. А что я вернулся, как она говорит, из кутузки… – засмеялся он, как могильщик, – ей хоть бы хны. Что я там вот этой рукой налопатил, – он потряс своим огромным кулаком и засмеялся, как могильщик, – ей плевать. Что сейчас идем отпраздновать это и хотим, чтоб она тоже пошла с нами, ей до фени. Она будет стирать флаг, а потом пойдет в парк к фонтану.
Госпожа Моосгабр как вкопанная стояла у буфета и не верила своим ушам. Если раньше ей казалось, что все это во сне, теперь же она решила, что, скорей всего, помутилась в рассудке. Она не могла и слова вымолвить.
– Ну что стоишь и пялишься? – сказал Везр.
– Ну что стоишь и пялишься? – повторил он чуть погодя.
– Ну ты чего! – вскричал он в третий раз…
– Господи, – прошептала госпожа Моосгабр и оперлась о буфет. – Господи, откуда мне знать, что вы идете праздновать. Что хотите и меня пригласить. Возможно ли это?
– Все возможно, – сказал Везр сухо, глядя на мать своими холодными светлыми глазами, – для того, кто имеет дело с тюрьмой, нет невозможного.
– Мадам, – снова улыбнулся человек – черный пес, и голос его был нежный, мягкий, как бархат, – для того, кто имеет дело с тюрьмой, и вправду нет ничего невозможного. Мы идем праздновать и хотим пригласить вас. Но вы и вправду считаете, что Везр пришел из тюрьмы? Мадам, – улыбнулся он, – лишь бы вы не говорили еще, что эти деньги, зайцы и зонтик краденые. Что все это мы где-то награбили. Вы ведь, мадам, даже не знаете, кто такой Везр.
– Я бы пошла, – выговорила наконец госпожа Моосгабр, все еще опираясь о буфет, – флаг я бы завтра выстирала, и в парк к фонтану…
– Ну вот, – Везр резко оборвал мать и уставил холодные светлые глаза на ее ноги, – ступай прихорошись. Через минуту мы едем. Но прихорошись как положено, Бог весть, кто в «Рице» будет. – И он посмотрел на Набуле, на черного пса и на оставшиеся на столе деньги.
Госпожа Моосгабр оторвалась от буфета и, точно в тумане, пошла в комнату.
– Подумать только, – сказала она в дверях. – Бог весть, кто в «Рице» будет. Может, и те молодые люди со свадьбы, те самые студенты… господин Баар и тот другой. Так, что ли?
И Везр кивнул.
Спустя минуту госпожа Моосгабр появилась в кухне в длинной черной блестящей юбке, блузке и туфлях без каблуков. В том своем старом праздничном наряде, в котором была на свадьбе. В руке у нее был черно- золотой платок.
– Вот и я, – сказала она, и голова у нее закружилась.
– Вот и она, – прыснула Набуле и затряслась от смеха.
Везр с минуту смотрел на мать, снова откинувшись на спинку стула и слегка похлопывая рукой по столу. Потом сухо сказал:
