дворца, спускалась по крутым лестницам.
Но вот и галерея. Здесь должна быть дверь. Но Инес, конечно, не собиралась входить. Ночь выдалась темная и теплая. Разносился аромат цветущего мирта. Девушка притаилась на галерее у окна.
Было совсем темно. Она поставила свечу так, чтобы огонек не был виден.
Слышались звуки гитары, смех, пение. Сердце Инес билось так сильно, что она сначала не могла понять, о чем говорят молодые придворные.
Но постепенно она стала различать голоса.
– Ну хватит, хватит играть и петь, Хосе! – Инес узнала веселый и чуть капризный голосок Исабель.
– Да, да, – поддержали ее еще несколько девичьих голосов. – Пусть лучше Октавио прочтет!
– Прочти, прочти, Октавио!
Услышав дорогое имя, Инес вздрогнула. Сейчас ей предстояло услышать и голос любимого. Что он будет читать? Должно быть, стихи о любви. Наверное, он хорошо читает, если его просят об этом.
Раздался юношеский голос. Инес испугалась. Голос звучал издевательски-насмешливо.
– «Октавио, любимый и неведомый!» – начал читать Октавио.
«Мое письмо!» – в ужасе подумала Инес.
Сила воли, унаследованная от горделивых предков, поддержала ее. Девушка не заплакала, не упала в обморок. Она спокойно дослушала издевательское чтение Октавио до конца. Все смеялись.
– А теперь, теперь, – командовала Исабель, – будем сочинять ответ.
– Инес, свет моего сердца! – издевательски произнес Октавио.
– Нет, лучше так: «Инес, моя белоперая голубка», – перебил его Хосе.
Снова раздался смех.
Инес схватила подсвечник и быстро пошла прочь.
Она ступала спокойно и твердо. Вошла в свою комнату и села за стол, поставив свечу.
Инес не плакала, не ужасалась. Сердце ее было разбито. Душа, казалось, оделась в холодную броню. Больше никогда не будет она безоглядно влюбляться и верить. Даже мысли о мести были спокойны и просты. Она должна отомстить. Она не станет покорно терпеть это издевательство. И за что? За что Исабель и Октавио так поступили с ней? В чем она виновата? Только лишь в том, что наивна, чиста и неопытна. Так вот какая награда ждет в этом мире чистоту помыслов и чувств!
Донья Инес прекратила свой рассказ. Ее впалые щеки пылали.
– Что же дальше? – невольно воскликнула я. Донья Инес вздохнула и завершила быстро, словно бы чего-то недоговаривая. Супруг смотрел на нее с грустью и сочувствием.
Юная Инес рассказала донье Элеоноре о том, что группа молодых придворных тайно собирается по ночам и позорит ее, Инес, честь, выдумав глупую переписку между ней и одним из кавалеров в свите младшего брата короля.
Инес проводила донью Элеонору тайком к покоям Марии. Все это время Инес скрывала от Исабель, что знает все. Гнев возмущенной доньи Элеоноры обрушился на юношей и девушек. Исабель пыталась утверждать, будто свои письма Инес написала сама (так оно и было), но ей не верили. Молодые придворные и их родные подверглись опале. Однако донья Элеонора пожелала, чтобы и Инес удалилась из дворца.
– Вот тогда-то отец и решил увезти нас всех на Ямайку.
– Здесь я и встретил Инес, – добавил граф Мейн.
– И эта счастливая встреча заставила меня забыть о перенесенном в юности унижении, – сказала Инес.
Я подумала, что эта женщина в состоянии испытывать сильные чувства.
Но как можно было оценить ее поступок? Донос, конечно, дело некрасивое. Но ведь и Исабель и Октавио предали ее, оскорбили незаслуженно. Впрочем, я чувствовала, что донья Инес чего-то не договаривает.
Несколько раз я пыталась спрашивать о донье Инес мою черную горничную Сесилью. Я задавала вопросы о семье доньи Инес, о ее матери, которую Сесилья еще застала в живых. Но негритянка уверяла, что была слишком мала и ничего особенного не помнит.
Глава тридцать первая
Рассказ доньи Инес сильно подействовал на всех нас.
– Вы просто волшебница, Эмбер, – сказала Коринна, когда мы беседовали наедине. – Обычно мама очень мало говорит, а чтобы она подробно рассказывала о своем прошлом, такого я даже не помню.
– Да, – ответила я, – мне всегда казалось, что рассказ о прошлом облегчает душу человеку.
– Это прекрасная мысль, – поддержала меня Коринна.
– Это не ново, – улыбнулась я.
– Но это ново для нашей семьи. Я думаю, будет хорошо, если мы сумеем разговорить отца. Мне всегда казалось, что он очень нуждается в подобном облегчении души.
– Что ж, попытаемся. А не кажется ли вам, Коринна, что ваш отец пережил что-то очень печальное?
