Перес явился быстрее, чем я ожидала. До его прихода мы так и не смогли привести Николаоса в чувство. Перес сумел оказать ему помощь, обморок перешел в глубокий сон. Мы смыли кровь с лица. Перес наложил повязку. Не о чем было спрашивать. Ясно было, что у Николаоса теперь нет глаз, видеть он больше никогда не будет. Как воспримет это Чоки? Что ему сказать, как объяснить?
Пересу ничего не надо было объяснять.
– Я знал, что этим кончится…
И вдруг он глухо зарыдал, уткнув голову в колени, сидя на краю постели своего друга.
– Знал? – У меня от боли сердце зашлось, я стояла перед ним грязная, окровавленная, оскверненная. – Знал?! И терпел? И пользовался? Да?!
– То, что я делаю, нужно людям, – глухо отозвался он.
– Нет! Не нужно, не нужно, не может быть нужно людям то, что дается такой ценой! Нет!.
– А твое освобождение какой ценой добыто?
– Хорошо. Ты прав. Молчи. Я знаю, что я сделаю.
– Нет! – Он схватил меня за руки, вскочив. – Ты этого не сделаешь. Не сумеешь. Ты этим только навредишь. Всем. И ему. – Перес кивнул на Николаоса. – Ему в первую очередь.
– Но так невозможно! Невозможно терпеть и пользоваться. Невозможно.
– Права и ты. Надо обдумать. Но так, чтобы это не повредило нам всем. А сейчас иди вымойся. На тебя страшно смотреть.
Я покорно отправилась в ванную.
Смывая с себя грязь минувшей ночи, я снова и снова представляла себе Николаоса. Вот мы сидим в гостиной. Вот он разговаривает со мной, улыбается, заботится о Чоки. А вот что стояло за всем этим. За моим освобождением. Господи! Но где же в этом мире можно спастись? Где есть такая земля, такая страна, чтобы не было таких мучений, чтобы не зависеть от тех, у кого власть? Нет. Нигде нет. Всюду одно.
Я вымылась, переоделась в чистое и вернулась в комнату Николаоса. Перес сидел теперь на стуле у его изголовья. Я тоже пододвинула стул и села.
Кажется, мы просидели неподвижно более часа. Потом раздался голос Николаоса, голос был слабый, но это был его голос.
– Где я? Кто со мной?
Это было совсем странно, но он спрашивал спокойно.
– Ты дома. – Я опустилась на колени у постели и гладила его щеки. – Это я, Эльвира. И Сантьяго Перес здесь.
– Это хорошо, – спокойно сказал Николаос. – Сантьяго! – Он протянул руку. – Как ты думаешь, когда я смогу встать?
– Думаю, через несколько дней будешь на ногах. – Перес старался, чтобы его голос не дрожал. – Пока тебе надо лежать.
– Хорошо. Я посплю еще немного. Устал. Но вдруг он вспомнил.
– Донья Эльвира, пойдите к девочке. Ей, должно быть, страшно и тревожно.
– Да, сейчас, Николаос, сейчас.
Я машинально кивнула, но он не мог этого видеть. Почти тотчас уснул.
– Какая девочка? – тихо спросил Перес, – Могу я знать?
– Теперь все равно, – отвечала я так же тихо. – Это Ана де Монтойя, дочь тех людей, у которых воспитывались мои дети. В сущности, он спас ее.
Дальше я не стала объяснять, торопясь исполнить просьбу Николаоса.
Я отперла дверь в моей комнате. Ана по-прежнему лежала, вытянувшись под одеялом. Она молча посмотрела на меня. Кроткие глаза ее были полны слез.
– Не плачь, девочка. Все хорошо. Ты можешь встать.
Она села на постели. Я видела ее тонкие руки. Ей было всего четырнадцать лет. Сейчас она как никогда прежде походила на изображение Святой Инессы.
– Ни с кем ничего не случилось? – спросила она прерывающимся голосом.
– Нет.
– И с Николаосом ничего не случилось?
– Нет… Но… Да, случилось. Случилось плохое. Он потерял зрение.
– Из-за меня? Да?
– При чем здесь ты? Это несчастный случай.
– Не обманывайте меня. Это из-за меня.
– Тебе что-то сказали? Кто?
– Никто ничего не говорил мне. Я просто знаю. Сама не знаю, почему, но я знаю.
И она продолжала тихо плакать.
