– Ну, вставай, – сказал самый главный. Она послушно встала.
Они понесли того, кто недавно еще был мертвым.
Она сама себе удивилась снова. Когда она знала, что он умер, она мысленно все время называла его тем коротким ласковым именем, которым его звали в детстве, которым его звали Николаос и я. А теперь, когда он был жив, она стеснялась даже про себя произнести одно из его имен. Она не могла выговорить мысленно ни это короткое ласковое «Чоки», ни звонкое длинное «Андреас». Как будто бы они давно знали друг друга, и говорили друг с другом и слушали друг друга, но вот еще не уговорились, как она должна звать его, как ему будет приятно.
Один из них спросил о ней, обращаясь к этому главарю:
– Кто это? Ты знаешь?
– Понятия не имею, – тот пожал плечами.
Она их совсем не боялась. Они были похожи на Николаоса, а он ей нравился, он был славный и умный.
– Я дочка доньи Эльвиры, – сказала она.
– А-а… – протянул тот, кто спрашивал о ней, – у нее, оказывается, и дочь есть. Где же ты была прежде? С матерью, в тюрьме?
– Нет, – она смутилась. Ей не хотелось говорить, что она выросла во дворце Монтойя. – Я просто жила у одних людей.
– Да, понятно, – ответил он. И вправду было понятно. Вдруг главарь приостановился.
– Надо бы засыпать могилу.
– А какая разница? Николаос все уладит.
– Да, ты прав. Сейчас лучше поторопиться.
– Все равно я не верю, что он выживет. Это невероятно. Можешь себе представить, что у него с легкими.
– Ну, наверное, не хуже, чем прежде. У него ведь была чахотка.
– Потому Николаос приглашал к нему Гомеса, а не тебя. Гомес разбирается во всех разновидностях чахотки.
– Да я не обижен. Гомес так Гомес. Он и вправду лучше разбирается.
Они несли свои лопаты, инструменты и освещали дорогу фонарем. Селия сердилась на того, кто не верил в это внезапное воскрешение. Она почему-то совсем не сомневалась, верила, что выживет.
Потом они дошли до места, где стояла карета. Там, в дальнем конце, кладбище не было огорожено.
Они осторожно внесли в карету его, потом сами сели. Но теперь она была далеко от него, так далеко, что если бы протянула руку, не смогла бы коснуться. Главарь посадил ее рядом с собой. Главарь оглядывал ее. В глазах главаря она увидела сострадание. Он был добрым человеком.
Она снова смотрела на… не знала теперь, как его называть. Ему было плохо. Глаза его были закрыты. Тело вдруг содрогалось, хрип вырывался из груди, кровь текла какими-то толчками. Это было страшно. Если бы она была одна, ей было бы совсем страшно. Но рядом были люди, тоже озабоченные тем, чтобы он жил. Так, с ними рядом, было ей легче.
Потом они подъехали к дому. Ворота были заперты. Она перелезла и побежала ко мне.
Глава сто пятьдесят седьмая
Я увидела Чоки. Незнакомцы несли его в дом. Но для Николаоса они не были незнакомцами, он явно знал их и был с ними в дружеских отношениях.
Только теперь я заметила карету у ворот. Я поняла, что у них не было кучера. Лошадьми правил один из них:
Я увидела, что во двор вышел один из слуг.
– Возьмите карету, – сказала я ему.
Я не понимала ничего. У меня закружилась голова. Несколько минут я стояла и приходила в себя. В доме я пошла в комнату Чоки. Они, конечно, отнесли его туда. Так и оказалось.
Но, войдя, я прежде всего заметила Селию. Она была растерянная, взъерошенная, металась, пыталась помочь. Только теперь я разглядела ее и ужаснулась.
– Селия!
Она обернулась ко мне и поняла, почему я вскрикнула. Она была такая исцарапанная, оборванная, в крови. Я испугалась.
– Что, Селия? Ты ранена? Что произошло?
– Нет, мама, все хорошо, это когда копала… Все хорошо…
Копала? Раскапывала могилу? (Я еще ничего не знала.) Но было не время спрашивать.
– Селия, идем, я вымою тебя, перевяжу…
– Нет, не надо, я должна помочь.
Я еще даже не знала, что Чоки жив. Я только догадывалась об этом, но полной уверенности не было.
