– Какая помощь, Селия?! Ты вся грязная, в крови… Идем!
– Нет, мама, нет. Останься. Я сама. Я умоюсь.
– У тебя в комнате теплая вода. А лучше спустись в ванную и там вымойся хорошенько. Но ты же вся в ранах. Господи! Дай я помогу тебе.
– Нет, нет, – она пошатнулась.
Тут уж я перестала вслушиваться в ее возражения и повела ее в ванную комнату. Я знала, что там еще осталась теплая вода. Там же, я знала, в шкафу хранились некоторые мази и лекарства от порезов и царапин.
Я взяла свечку из подсвечника в коридоре.
Когда мы спустились, и я, ужасаясь, помогла ей раздеться, я вдруг поняла, что не захватила ей платье на смену.
– Мойся пока, – сказала я. – Я принесу тебе платье и белье.
Я побежала к себе, взяла белье и платье и снова спустилась в ванную комнату.
Селия осторожно мылась, сидя в ванне и морщась от боли в многочисленных ссадинах и царапинах.
Грязное платье было брошено комком на пол.
Я стала помогать ей мыться. На глаза у меня невольно навернулись слезы.
– Но как же это? Как же ты? – то и дело повторяла я, не дожидаясь ответа.
Я вытерла ее, смазала раны целебной мазью, одела ее, усадила на табурет и начала расчесывать ей влажные после мытья волосы.
Я почувствовала, что и она немного успокоилась.
– Сейчас я тебя уложу спать, – сказала я.
– Мне надо быть там, с ним.
Я окончательно уверилась, что Чоки жив. Как это могло произойти? У меня в голове не укладывалось. Но я не стала спрашивать Селию.
– Ты ничем не поможешь, только будешь мешать, – возразила я.
– Нет… – произнесла она слабым голосом. Я заплела ей волосы в косу.
Потом обняла ее, отвела в ее комнату и уложила в постель.
– Спи, – сказала я.
Она и сама понимала, что в таком состоянии не сможет встать.
– Но ты, – прошептала она, закрывая глаза, – ты не оставайся со мной. Иди к нему. Помоги…
– Я пойду к нему.
Я подоткнула одеяло, погладила ее по щеке, задула свечу и вышла.
Я, конечно, пошла в комнату Чоки.
Но что же, что же случилось? Как это? Это невозможно! Я видела мертвое тело. Сердце не билось. Дыхания не было. Три дня! Это невозможно! А впрочем… Ведь не было трупного запаха. И главное: не было этого мертвого выражения на лице. Но три дня!..
Я вошла в комнату. Что гадать? Я и так все узнаю сейчас.
Теперь я рассмотрела нежданных гостей. Все шестеро были в черном, теперь уже без плащей и шляп. Все они были молоды, на вид сверстники Николаоса и Чоки. Но кто же они?
Кажется, сейчас не время было спрашивать.
Они все, и Николаос, теснились вокруг постели. Чоки они уже успели раздеть. Растирали его тело, обкладывали грелками.
– Может быть, в горячую воду? – предложил один из них.
– Ты что! – резко возразил другой, явно главенствовавший в этой шестерке. – При таком кровотечении! У него все сосуды полопаются, он кровью изойдет.
Чоки был без сознания, но он был жив. То и дело возникали слабые судороги. Но хуже всего было то, что кровотечение не унималось.
Кажется, впервые в жизни я видела такое страшное кровотечение из горла. Кровь вырывалась какими- то толчками, пузырилась. Голова дергалась.
У меня сердце зашлось от жалости. Что это за муки такие? За что они ему? Вот уж действительно, праведному мучений в семь раз больше, чем самому грешному. Где я это слышала или читала, я не могла вспомнить.
– Лед! – решительно сказала я. – Тело согревайте, а на горло – лед.
Никто ни о чем не спросил меня.
– Лед? – Николаос вопросительно посмотрел на главаря шестерых.
Николаос показался мне не то чтобы спокойным, но каким-то ровным, отрешенным, словно он уже не в силах был страдать за своего любимого друга, тревожиться.
