Как бы стоишь у края грозной кручи… Двум бурям не гудеть из той же самой тучи, Двум солнцам не светить на тех же небесах! И так и кажется: с церковного амвона, Первовестителем духовного закона, Он, Никон, шествует народ благословить; Покорный причт толпится; услужить Торопится… На Никоне корона! Вот эта самая! По узкому пути В неясном шепоте проносится толпою, Что будет летописью, быв сперва молвою: «Смотри, смотри! Бес вышел мир пасти! Два ценные венца несет над головою, Их будет семь! Он в злато облечен, Идет святителем, в нем бес неузнаваем, В святом писании он назван Абадонн… Слыхали ль? Нет? В ночи к палате царской Кольчатым змеем бес по лестнице всползал, Играл с венцом царевым, проникал В синклит духовный и в совет боярский… Смотри, смотри, как шапка-то горит! Царев венец на ней не по уставу! То бес идет! Ведет свою ораву, Он тех прожжет, кого благословит»… Молва, молва! В твоем ли беспокойном Живом сознанье слышится порой, В намеке быстром, в помысле нестройном, Призыв набатный силы вечевой! В твоем ребяческом и странном измышленье Горит в глубокой тьме, в таинственном прозренье, Сторожевая мысль по дремлющим умам! Созданиям молвы, как детям в царство бога, Открыта издавна широкая дорога До недр истории, ко всем ее мощам… Корона! Шутка ли? Забытая, немая, Объята грезою несбывшегося сна, Она лежит теперь безмолвна и пышна, Того, что думалось под ней, не разглашая. Вокруг оглавия поднялись лепестки, Блестя алмазами, высоко проступили И царственным венцом отвсюду окружили Монашеский клобук, зажав его в тиски. В ней мысль воплощена, рожденная недаром! Отвага в ней была и на успех расчет… В ней были мор и смрад, и веяло пожаром Всего того, чем силен стал народ! В ней что-то чуждое воочию слагалось: К родной нам церкви язва присосалась, Опасным замыслом был мощный ум объят, Годами бед и зол неслыханных чреват. Но где-то там, внизу, в толпах, сознали рано, Стихийной силою всей чуткости своей, Что может изойти из гари и тумана Двух перевившихся в единое огней! Борьбой неравною народ мог быть осилен! Как с патриархом быть — он сам пути нашел: Ведь Никон — еретик, он книги перевел Неверно с истиной, в них ряд улик обилен, — И Никон пал, и начался раскол… Народ метет порой великим дуновеньем… Наскучив разбирать, кто прав и кто велик, Сквозь мысли лживые, с их долгим самомненьем, — Он продвигает вдруг свой затемненный лик: «Я здесь, — гласит тогда, — и вот чего желаю! Вот это, — молвит, — мне по сердцу, по плечу! Чего мне надобно, ясней других я знаю, А потому-то вас, как грезу сна, свеваю, Вас, жаждущих того, чего я не xoчy!» Народ… Народ… Он сам сложил свое былое! Он дал историю! В ней все его права! Другим успех и мощь в том или в этом строе, Жизнь в наслоениях, законы в каждом слое, Призванья пестрые… Но нам нужна Москва, Москва единая над неоглядной ширью Разбросанных везде рабочих деревень, Нам, нам, — нехитрый быт, родных поверий сень И святость догмата, с Каноном и Псалтырью! Нам песня, полная суровой простоты, И дни короткие, и жгучие метели, И избы дымные, и жесткие постели; Несдержанный разгул, безумные мечты… Нам заповедный труд томительных исканий, Особый взгляд на все, на жизнь, на смерть, на честь…
