Но полны ли мои списки? Посмотрим. К преступлениям с помощью оружия следует добавить еще одно:
Эдди Рейнольдс, ночной сторож ледника
Сьюзен Бентсен, жена Джереми Бентсена
«Папуля» Каррузерс, владелец похоронного бюро
Дженни Шестал, телепат-консультант
Ада Квинн, консультант Дженни Шестал
К первоначальному списку сотрудников «Уотерс Индастриз» тоже нужно добавить еще одно имя:
Ричард Уотерс
Арнольд Уотерс
Джереми Бентсен
Эразм Трейнор
Ван Меер — величина известная. Вызывает подозрение его реакция на вопрос о Риве Барнс, но остальное непонятно. Поэтому его я пока в список внести не могу. Вот что интересно: единственная связь между насильственными преступлениями и «Уотерс Индастриз» — это Ада Квинн и Эразм Трейнор. И Трейнор — единственный, про кого я знаю точно, что он виновен.
Трейнор убивает хладнокровно.
Трейнор был на месте преступления, когда тело Сьюзен Бентсен еще не остыло.
Единственная связь между «Уотерс Индастриз» и ледником, помимо трупа Ривы Барнс — это насильственная смерть сторожа и Сьюзен Бентсен. Оба убиты тем же способом.
Могла ли «Уотерс Индастриз» в лице Эразма Трейнора предпринять атаку на похоронное бюро Каррузерса? Очень даже могла. Самое трудное в этом деле — решить, из какого секретного фонда взять деньги.
Означает ли это, что кто-то еще из списка «УИ» может быть в курсе событий?
Сьюзен Бентсен. Рива Барнс. Эразм Трейнор. Ричард Уотерс. Арнольд Уотерс.
«Маска».
По сравнению с «Уотерс Индастриз» «Целлюдин Манюфэкчюринг» — просто трущоба. Неказистое здание в престижном центральном районе. Фасад намеренно убогий и анонимный, интерьер выкрашен казенной зеленой краской, на полу липкий коричневый бобрик.
Интересно то, что Филип ван Меер очень не хотел встречаться со мной. Диди пришлось спросить, не предпочтет ли он, чтобы его навестила полиция. Нет, быстро ответил ван Меер. И вот я здесь.
Филип ван Меер — высокий тощий голландец с волосами цвета стали и быстрой походкой. Выглядит как помесь ученого с бизнесменом, в равной степени способного руководить лабораторией и вести заседание правления. Он курит быстро и импульсивно, не обращая внимания на неодобрительные взгляды своих служащих. Он проводит меня из приемной в простой кабинет со стальной мебелью и табличками на стенах. Мозг мой впервые отуманен таблетками Николсона. Ван Меер — темная карта, и безопаснее всего испробовать это на нем.
— Вы хотели поговорить со мной о Риве Барнс. Но я уже сказал вам, что не знаю такую, — говорит он, и кажется, что его густой баритон принадлежит кому-то другому.
— Но мой секретарь объяснил вам… — Досадно, что нельзя прочесть его мысли. Он отмахивается.
— Не будем начинать все начала. Хотите кофе?
— Нет, спасибо.
Он умолкает, как будто на этом его светские обязанности заканчиваются. Чувствуется солидный, деловой человек, который не любит, когда на него оказывают давление.
— Быть может, мы начнем с краткой беседы о «Целлюдине»? — предлагаю я.
— Что вы хотите знать?
— Самые азы. Мне известно, что вы основали компанию двадцать пять лет назад, будучи научным сотрудником Стэнфорда… — Это Диди провела ручной поиск через Тихоокеанскую фондовую биржу.
— Что вы знаете о микробиологии?
— Не слишком много.
— Начнем тогда с краткого обзора отрасли. В середине 90-х годов ученые начали экспериментировать со специфическими генами человеческого организма. Гены — это участки молекулы ДНК, которые делают нас, к примеру, блондинами или голубоглазыми. Первые эксперименты были примитивны до умиления, но их вдохновляла надежда добиться терапевтического эффекта.
— Что это значит — терапевтический эффект? Ван Меер откидывается назад.
— Например, возможность убивать клетки, которые ведут себя ненормально, такие как раковые.
— А еще?
Ван Меер улыбается.
— Мы забегаем вперед. Целью работы было создание рецептов, химических соединений, которые, регулируя сигналы биохимии организма, активируют или дезактивируют определенный ген, контролирующий, в свою очередь, определенную клеточную функцию. Когда рецептор налицо, он при введении особых химикатов будет включать или выключать нужные гены. На самом деле все далеко не так просто, но детали я объясню по ходу дела.
— И чем закончились эти исследования?
— Возникли проблемы — как научного, так и иного порядка. Поначалу испытания проводились на улитках и все было прекрасно. Проблемы начались, когда дело дошло до опытов на приматах высшего уровня и, конечно, на человеке.
— Почему?
— Работы с человеческим геном — с целью расшифровки генетического кода человека — шли очень успешно, но потом правительство этой страны и правительства многих других решили, что не нужно знать до конца о том, что делает нас людьми. Что, если такое, например, явление, как гомосексуализм, можно будет проследить до генетического уровня? До какого-то условия, которое должно соблюдаться при оплодотворении? Или еще более щекотливый вопрос: что, если каждый будет знать, от чего, вероятнее всего, умрет, основываясь исключительно на генетическом коде своих клеток? Каждый тогда начнет требовать особых условий, лекарств и терапии для борьбы со своей личной генетической предрасположенностью.
— Были и другие проблемы?
— Да. Значительная часть научной общественности воспротивилась попыткам разработки рецептов, полагая, что это значит брать на себя функции Бога. Хуже того, немало опытов, проводимых на людях, завершились трагически. Ну и, разумеется, были дельцы, которые стремились запатентовать исследования над человеческим геном, чтобы потом получать гонорары за будущие лекарства, методы лечения и тому подобное.
Мне вспомнилось кое-что со школьных времен.
— Значит, Биологический Кодекс 2015 года имел целью ограничение работ над человеческим геном?
— И прекращение спекуляций вокруг микробиологии. Так по крайней мере было задумано. Работы над рецепторными манипуляторами типа ФК 506 прекратились почти полностью. Кажется, подумывали даже о том, чтобы отобрать назад коекакие Нобелевские премии, выданные за последние пятнадцать лет прошлого
