Билось ли там еще сердце Владимира? Платок у Людмилы Николаевны стал совсем влажным от слез. Наташа казалась спокойной, и лишь плотно сжатые губы выдавали ее душевное состояние. Рядом с ней стоял Сережа Николаев и как умел успокаивал их обеих.
— Вот увидите, что все будет в порядке, — убеждал он. — Володька молодец! Так посадить корабль. Это же просто замечательно! А какая точная ориентировка, да еще в ночное время. При такой скорости…
— Но почему же он не отвечает?
— Должно быть, сила удара. Мог потерять сознание. Или мало ли что… Смотрите, смотрите, уже открывают!
Действительно, рабочие срезали головки болтов, прикрепляющих крышку входного люка, и участники спасательного отряда один за другим скрылись в чернеющем отверстии…
Толпа, шумевшая на берегу, затихла. Людмила Николаевна закрыла лицо руками. Текли тоскливые минуты. Наконец из люка показалась голова Сандомирского. Он остановился на передвижной лесенке и поднял руку. На берегу все замерло.
— Всё в порядке, товарищи! — закричал он, чтобы все могли его слышать. — Пилот жив! Только потерял сознание.
К нему бросилась Людмила Николаевна:
— Пустите меня к нему! К сыну!
— Всё в порядке! — повторил Сандомирский, узнав Одинцову. — Врач уже привел его в чувство. Сейчас вы увидите своего сына.
Больничную палату заливал яркий солнечный свет. Свежий морской ветер шевелил занавески на окнах и приносил с собой грустные ароматы осени. За окнами были видны деревья, еще зеленые, но уже тронутые первым сентябрьским золотом. Дальше раскинулось море, голубое и ласковое. Ближе к берегу резвились веселые, сверкающие, как брильянты, солнечные блики, а вдаль уходила широкая огненная дорога.
На койке у открытого окна лежал молодой человек. Он был в белом тельнике. Белоснежная простыня едва доходила ему до груди и позволяла видеть, как под бронзовой от загара кожей на руках перекатывались упругие мышцы.
Больной повернул голову направо, в ту сторону, где стоял собеседник, и тогда на подушке резко обрисовался мужественный профиль. Нос немного крупнее, чем следовало, с небольшой горбинкой, хорошо очерченные губы, сильная нижняя челюсть, упрямый и энергичный подбородок. Все это говорило о настойчивости и твердом характере. Решимость и уверенность в себе чувствовались и в серых спокойных глазах. Это был Владимир Одинцов.
Даже очутившись в госпитале, он не желал признавать себя больным, и на эту тему у него постоянно происходили споры с лечащим врачом.
— Поймите! — убеждал его Одинцов. — Я не получил никаких ушибов, никаких ранений, ни единой царапины. Чувствую себя превосходно! Значит, я совсем здоров. Нужно поскорее возвращаться к месту службы, а вы меня держите на постельном режиме. Есть у вас совесть или нет?
— Совесть-то у меня есть, — рассудительно отвечал врач. — А вот вам надо понять несколько простых вещей. Самое главное — у вас нервное переутомление. Понятно? Вы потеряли сознание не случайно. Нервные центры испытали чрезмерное напряжение, перегрузку. Значит, вам необходим покой. — Лечащий врач, бритый, невысокого роста, толстяк, многозначительно поднял указательный палец: — Абсолютный покой!
— До каких же пор?
— Еще денек-другой такого режима, и тогда сделайте одолжение. А пока лежите смирно. Я даже прогулку не могу разрешить. Нельзя рисковать. Спокойствие и спокойствие!
— Хорошее «спокойствие»! Я могу быть спокоен не раньше, чем отчитаюсь перед начальством… Доктор, давайте условимся так: вы немедленно отпускаете меня к месту работы, я докладываю что надо, возвращаюсь и снова ложусь. Хоть на месяц, на любой срок. Тогда я буду действительно спокоен.
— Ничего, ничего, потерпите еще немного. Кстати, к вам идут…
Воспользовавшись удобным предлогом, врач ловко повернулся на каблуках и скрылся, довольный, что ему удалось освободиться от настойчивого пациента. В дверях показались Людмила Николаевна и Наташа. Девушка держала букет осенних цветов.
— Мама, Наташа! Ах, дорогие мои! — Одинцов сел в постели и протянул руки навстречу. — Вот видите, всё в порядке!
— Ты жив, Володенька! — спрашивала мать. — Не ранен?
— Цел и невредим, мама!
Но Людмила Николаевна не могла успокоиться и все повторяла вопросы, не дожидаясь ответа.
— Видишь, мама, мы снова вместе.
— А мы с Наташенькой всякий сон потеряли. Что только не пережили! Измучились! О последней ночи лучше и не вспоминать.
Наташа молчала. Улыбаясь, она села на край постели и тонкими пальцами коснулась руки Владимира. Она только глядела на него, но этот взгляд выражал очень много. И радость от сознания, что страшное осталось позади, и еще неизжитая тревога за любимого человека, гордость за него — все эти чувства светились в ее взоре.
Одинцов увидел столько ласки и тепла в ясных глазах девушки, что ему вдруг стало очень хорошо на душе и в то же время чуть-чуть неловко. Всегда бывает совестно, если приходится доставлять беспокойство своим близким.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — не могла оторваться от сына Людмила Николаевна.
— Великолепно, мама! — смущенно отвечал он. — Когда же вы наконец привыкнете? Такая у меня профессия. Только со стороны все кажется ужасным. На самом деле…
— Ну, что на самом деле? — горестно спросила Людмила Николаевна.
— Спокойно и просто, как на Земле. Все построено на точном математическом расчете. Случайности исключены.
— Почему же так волновались твои начальники и товарищи? — спросила Людмила Николаевна. — Они не хуже тебя знают все расчеты.
— Волновались?
— А как же.
— Да, мне здорово влетит!
— Как же тебе могло прийти в голову, Володя — не могла успокоиться Людмила Николаевна. — Отважиться на такое дело без разрешения? Даже Сережа боялся, что ты можешь погибнуть.
— Зато рекорд!
— Рекорд? Но ведь такие вещи готовятся заранее, а ты полетел без предупреждения.
— Хоть бы меня предупредил, бессовестный мальчишка! — улыбнулась Наташа.
Ее намерение устроить Владимиру головомойку растаяло как дым.
— Вопрос был со всех сторон продуман, — упрямо повторял Владимир, — расчеты произведены и
