– О чем? – со смешком спросил чей-то голос.
Я резко обернулся.
– Мастер Джотто! – так и вскричал я на радостях, что вижу наяву этого плотного старика.
Позже я узнал, что не один я так радовался при встрече с ним. Между тем он не был красив в обычном понимании, лицо у него скорее было простецким, но светившийся в нем живой ум и воодушевлявшая его огромная человечность вызывали радость с первого взгляда.
– Неужели это тот самый щенок снова виляет хвостиком перед моими фресками все на том же месте, где мы с ним расстались? – поддразнил меня Джотто, вскинув брови.
– Я кое-что узнал о ваших работах, – выпалил я, захлебываясь от торопливости. – Я расспрашивал монахов…
– Смотри не заучись до утраты непосредственного восприятия! – Уголок его рта иронично приподнялся. – Непосредственное выражение чувств хорошо тем, что показывает незамутненную истину. – Я не знал, что ответить, но он покачал головой и махнул рукой, что, дескать, неважно. – Я так и думал, что найду тебя здесь. И вот принес тебе кое-что.
Он протянул маленький сверток.
Никто еще никогда не дарил мне подарков. Кроме Марко, который давал мне сласти. Поэтому я растерялся, не зная, как себя вести. Это явно не было чем-то съестным. Я молча смотрел на сверток в руках у Джотто. Он был завернут в дорогое тонкое полотно и перевязан красной ленточкой.
– Оно не кусается. – Джотто сунул мне сверток.
Я взял его и застыл с вытянутыми руками.
– Ну же! – подбодрил он.
Я сделал глубокий вдох и развязал ленточку. Обертка раскрылась, и я увидел четырехугольную деревянную дощечку. Я запихнул ткань за пазуху и провел рукой по дощечке. Оказалось, их было две, сложенных вместе. Я раскрыл створки. Каждая картина была размером с две мои ладони в длину и ширину. С одной на меня смотрела пресветлая Мадонна в лазоревом плаще. На другой в полный рост был изображен Евангелист, и с ним щеночек, который с обожанием смотрел на святого.
Голос застрял где-то в горле, и я упал на колени:
– Мастер, я этого не достоин!
– Как же, ведь это твоя семья, – ответил он. – Коли породнился с моими картинами, то надо, чтобы у тебя была и своя, которая всегда будет при тебе. Мне вот никуда не уйти от своих родственников, они так и липнут ко мне, как темпера к дереву, особенно когда оказываются без денег.
– Я этого не достоин, они слишком прекрасны!
– Нет уж, бери, – возразил он и жестом приказал мне подняться, но я был слишком ошеломлен, чтобы встать с колен.
– Мне нечего дать вам взамен, – произнес я, сбитый с толку его щедростью.
– Мне достаточно твоего восхищения, – ответил он и обратил свой взор на большие фрески, украшавшие часовню. – Они очень ценные. Так что береги их.
– Буду беречь! – поклялся я и медленно поднялся, прижимая к груди складень.
От потрясения никакие слова не шли мне на ум, я даже не сумел вымолвить простое «спасибо», хотя чувство благодарности переполняло меня через край, подобно серебристо-серым водам Арно, когда бурные волны захлестывают берега.
– Так о чем же ты просил, когда молился не за себя? – спокойно спросил Джотто.
Я держал складень дрожащими руками, жадно вбирая в себя каждую черточку, каждый цвет, каждый изгиб. Лик Мадонны излучал свет и был так тонко написан, что одновременно являл собою живую женщину и небесное существо, воистину Матерь Божию. Взор ее источал сострадание и любовь. Мне казалось, в них можно погрузиться навек. Нужно будет хорошенько спрятать это сокровище от Сильвано и его всевидящего ока, найти для него во дворце укромное местечко. Нелегко будет отыскать там недоступный уголок.
– Так о чем же? – Любопытный голос Джотто вернул меня к действительности.
Я вскинул голову.
– О свободе.
– Ты просишь у Евангелиста свободу для кого-то другого? А у тебя и без того свободы достаточно?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет у меня свободы. Но у меня есть друг…
– Кто-то, кто тебя пожалел и сделал тебе добро? – спросил он.
– Ему самому нужно сделать добро. Очень нужно, причем прямо сейчас, а я не знаю, как его сделать, – печально ответил я.
– Так вот о чем ты молился, – кивнул он. – Понятно!
Он замолчал, а я вновь обратился к картинам и впился в них алчущим взглядом. Спустя некоторое время Джотто произнес:
– Мой друг Данте сказал бы, что величайшая свобода – это любовь, и прежде всего божественная любовь. Именно она движет небесные сферы, но бренной плоти она недоступна. Мы обретаем ее, подчинив свою плотскую часть воле Господней.
Я вспомнил о мужчинах, что приходили ко мне в комнату. Казалось, они вольны делать все, что пожелают. Они были плотской природы и преданы плотским заботам. Вспомнил Сильвано, который творил все, что ему вздумается, и безнаказанно убивал людей. Я бы усомнился в словах Джотто, но ведь это сказал Джотто. Поэтому я принял их серьезно. Подумав, я сказал:
– Один человек говорил мне однажды, что свободу ему даст смерть.
– Это крайний случай, – скорбно откликнулся Джотто. – Наверное, иногда это единственный выход. Жизнь на земле бывает невыносимой, она подчиняется законам, неподвластным нашим силам и нашему пониманию. Но потом смерть отпускает нас на небеса. Хотелось бы верить, что мой давний друг сейчас свободен. Но свободы можно достичь и по-другому. Например, благочестием.
– А если и благочестие не спасет? – с трепетом спросил я, ведь именно из благочестивого рвения кардинал обрек Ингрид на муки.
– Тогда, наверное, ты прав. Спасение в смерти.
В нефе послышались голоса: двое людей уже звали Джотто. Он вздохнул и приветственно поднял руку.
– Долг зовет. Я должен тебя покинуть, щенок, оставив наедине с твоими тяжкими вопросами.
– Когда я смогу снова вас увидеть? – прошептал я.
– Я вернусь во Флоренцию, хотя богатые вельможи и желают, чтобы я беспрестанно рисовал их портреты и украшал надгробия, – сухо ответил он, развернулся и тяжелой поступью двинулся к мужчинам.
Горячие приветствия, объятия. Посмотрев на это, я вновь обратился к двум удивительным картинам, столь великодушно подаренным мне художником. Взгляд мой упал на щенка, который не сводил глаз с лица святого Иоанна. Я бросился вслед за Джотто.
– Мастер! Мастер! – звал я на бегу, а потом заметил, как богато одеты его друзья, и чуть не сгорел со стыда. Боюсь даже представить, какое впечатление я мог на них произвести.
Но Джотто это нисколько не вывело из равновесия.
– Прошу прощения, я должен поговорить со своим юным другом, – сказал он.
Подойдя ко мне, он вопросительно поднял брови. Я проглотил комок:
– Собака…
По лицу Джотто растеклась лукавая, довольная улыбка.
– Что собака?
– Она… светленькая. Как я. У нее русая шерстка, немного с рыжиной, как мои волосы!
– Похоже, щенок по прозвищу Лука Бастардо совсем не дурак, – ответил Джотто. – Будь спокоен! Ты придумаешь способ помочь своему другу.
Я выпрямился и поднял в руках складень.
– Благодарю вас, – со всем достоинством, что было у меня, проговорил я.
Он подмигнул мне и вновь отошел к своим друзьям.
На следующий день, пока я работал, а душа моя витала в голубых небесах вместе с
