башнях были наглухо закрыты двери, а в окнах не горел свет. На аскетическом Палаццо дель Приори[38] неумолчно звучал скорбный набат. Люди, забившись в дома, варились в собственном страхе, который бурлил в них, как кипящая вода в закрытом котелке. На улицах было необычайно тихо, не считая цокота копыт: то уезжали нагруженные повозки и телеги. В воздухе стоял скверный гнилостный запах. Вскоре я увидел его источник. Тут и там валялись брошенные без разбору трупы. Над ними роились черные мухи, с карканьем кружили крупные вороны. По улицам сновали крысы, но не трогали распухших трупов. На вид это были в основном бедные красильщики шерсти в рабочей одежде. Попадались и дети – маленькие тельца, сваленные по двое, по трое. Крошечные черные руки спутались вместе. Город превратился в сплошной склеп.
Один труп выглядел немного иначе. Я робко приблизился к нему и увидел молодую девушку со сложенными на груди руками, как будто она умерла за молитвой. Среди остальных ее выделяла дорогая одежда: роскошное парчовое платье, расшитое золотыми нитями. Ее нежные щеки и шею покрывали черные пятна. А потом я увидел, что под платьем у нее большой живот, и понял, что она, должно быть, носила ребенка. Чума погубила и мать и дитя.
– Ужасная эпидемия, а ведь это еще только начало, – произнес серьезный голос, отмеченный южным акцентом.
Я обернулся и увидел худого темноволосого мужчину, в лице которого, несмотря на неаполитанскую интонацию, проглядывали черты франка.
– Вы думаете, все будет еще хуже? – спросил я, и он кивнул.
– Берегись, не подходи близко, – предупредил он, кивнув в сторону мертвой женщины. – Зараза в один миг переходит от мертвого к живому, от больного к здоровому.
И он зашагал прочь по улице. Редкие прохожие спешили, съежившись, каждый сам по себе, бросая друг на друга подозрительные взгляды. Никто не хотел ни к кому приближаться. Я затрусил следом за своим собеседником и скоро нагнал его, хотя, как правило, старался не подходить близко к другим горожанам. Этот человек заслуживал почтительного внимания. Наверное, решающий поединок с Николо вселил в меня мужество.
– А лекари разве не могут вылечить это? – громко спросил я.
Мужчина обернулся и улыбнулся уголком рта.
– Кажется, я тебя где-то прежде видел? – вместо ответа спросил он.
– Видели, если вы посещаете заведение Бернардо Сильвано.
– Нет-нет, я предпочитаю забавляться бесплатно, – пробормотал он. – Даже женщины глупы и недалеки, зачем же еще обращаться к обществу детей! Должно быть, мы встречались где-то еще.
– На рынке? – предположил я.
Он прищурил свои живые глаза, внимательно всматриваясь в мое лицо, а потом улыбнулся.
– Ты похож на мальчика с картины в аббатстве Сан Джорджо, – вспомнил он. – Но тот мальчик года на два-три младше тебя. Однако ты и впрямь вылитый он, словно его повзрослевший близнец.
Я так и зарделся от радости.
– Так вы знаете славные работы мастера Джотто!
– Как и ты, очевидно, хотя я не ожидал такого от подопечных Сильвано, – ответил он.
Мы остановились, когда из окна впереди вылетели на дорогу какие-то лохмотья. Хлопнули ставни, и лохмотья приземлились на мостовой всего в двух шагах от нас. Я уже хотел было подойти и посмотреть, но мой спутник вовремя удержал меня за плечо.
– Они наверняка принадлежали какому-нибудь бедняге, скончавшемуся от чумы, одежда мертвых заразна, – предостерег он меня. – Люди стараются избавиться от всего, к чему прикасался умерший.
Две тощие свиньи подбежали к лохмотьям, схватили их зубами и по-свинячьи затрясли добычу. Мы молча наблюдали, как они с хрюканьем и фырканьем расправляются с тряпьем.
– Отвечая на твой первый вопрос, – продолжал мой новый знакомец, – скажу «нет». Доктора не могут это вылечить. Либо природа болезни такова, что она неизлечима, либо лекари по своему невежеству ничего о ней не знают и не находят причину болезни, а потому не могут прописать должное средство.
– А правда, что она пришла с Востока? – спросил я.
– Правда, но по пути изменилась. На востоке у больных кровь шла носом, а потом они умирали. А теперь первые признаки – припухлости в паху и подмышках, которые вырастают до размера яблока или яйца. – Он глянул на меня. – Держись подальше от клиентов с такими припухлостями.
Он говорил со знанием дела, но без осуждения или упрека. Я пожал плечами.
– Если я смогу позволить себе такую роскошь.
Он покачал головой и нахмурился.
– Эх, Сильвано, старый паразит! Не понимаю, как только власти ему позволяют продолжать его деятельность. Не вижу нужды в таких омерзительных заведениях. Коли уж на то пошло, мужчина с неутоленными желаниями может найти чужую жену, чтобы удовлетворить свою потребность. Женщины – существа пустоголовые, как куклы. Их легко соблазнить.
– Среди отцов города тоже есть клиенты Сильвано.
На худом лице моего собеседника, словно вспышка молнии, мелькнуло грозное выражение.
– Иногда мне кажется, что эта чума послана Богом, которого мы прогневали, творя зло и беззаконие. Во Флоренции процветает грех, как, впрочем, и повсюду. Этот мор не могла принести какая-то злая планида. Сильвано заслуживает Божьей кары, и будет только справедливо, если он погибнет от чумы ужасной смертью!
– Вы говорите как служитель Божий, хотя совсем не похожи на священника, – заметил я.
На нем была простая, но хорошая одежда из добротной ткани (как с первого взгляда видно каждому флорентийцу): темный шерстяной плащ поверх узкой хлопковой туники, обычные, но хорошо скроенные черные штаны. На голове у него не было мягкой фоджетты, которую носили люди низших слоев, но не носил он и одежду темно-красного цвета, положенную служащему магистрата. Да и на купца не был похож – слишком уж отрешенное было у него лицо.
– Я поэт, хотя мой отец хотел, чтобы я пошел в юристы или завел свое дело, – улыбнулся он.
– Поэт? Как Данте? – переспросил я и, воспользовавшись своим даром подражания, повторил услышанные от Джотто слова:
Он резко вскинул густые черные брови.
– Джотто, Данте! Неужели Сильвано открыл у себя школу?
Я рассмеялся в ответ. Мужчина показал куда-то пальцем.
– Смотри!
Я проследил за ним взглядом и увидел свиней, которые бились в судорогах, визжали, захлебываясь пеной и закатив глаза на изможденных мордах. Всего несколько минут – и оба животных остались лежать бездыханными трупами.
– От одежды умершего… – поразился мужчина. – Животные сдохли за считанные минуты от лохмотьев покойника!
Он потянул меня за руку дальше, обойдя стороной околевших животных. Когда мы проходили мимо богато украшенного дворца, из дверей, шатаясь, вышел человек с ребенком на руках. Дитя не шевелилось, безвольно повиснув в его объятиях. Мужчина покачнулся, голова мальчика повернулась лицом к нам, оно было покрыто черными нарывами. Мужчина приподнял свою голову – оно тоже было покрыто пятнами. На губах блестела кровавая слюна. Он измученно поглядел на нас и со стоном упал ничком на мостовую. Скоро и он замер. Отец и сын, мертвые, лежали у самых наших ног. Из дворца неслись вопли и стенания, но никто не выбежал на улицу, даже слуга. И снова поэт увлек меня за собой, мы постарались подальше обойти мертвых.
– А их кто-нибудь похоронит? – спросил я, оглянувшись через плечо.
– Да, но не родня. Мертвых слишком много, число их растет с каждым днем. Из страха подхватить чуму
