– Забирайтесь, и вы оба будете спасены! – заторопил его я.
В него со свистом полетел очередной камень и, угодив в стену, рикошетом отлетел вверх. Осторожно прижимая к себе девочку, я нагнулся и, поймав камень, что было мочи швырнул его в крестьянина. Камень попал ему прямо в нос, и он заорал.
– Скорее! – шепнул я еврею.
Он вскарабкался на стену, а я спрыгнул с другой стороны, приземлился на оба колена, прижимая к груди девочку. Она дохнула на меня чем-то сладким, как будто только что съела дома вкусное угощение перед тем, как на них напала дикая толпа. В следующий миг еврей приземлился рядом. По эту сторону стены улица распрямилась, открывая взору лазурное небо, а из-за верхушек высоких каменных зданий выглядывал краешек солнца.
– Я не хочу, чтобы она сегодня погибла! – отчаянно воскликнул еврей, хватая девочку в охапку.
Я покачал головой и, встав на ноги, протянул руку, чтобы помочь ему встать. Мы бегом припустили по улице. Я вел его по лабиринту улочек среди высоких зданий и похожих на крепости особняков. Все эти закоулки я знал еще с тех времен, когда удирал по ним, спасаясь от городских стражников. Не раз я стремглав бежал сюда, стянув с прилавка яблоко или абрикос. Еврей тяжело и громко дышал, но не отставал от меня. Крестьянин и его дружки скоро остались далеко позади. Спустя какое-то время я остановился и прислонился к серой каменной стене замка. Я совсем запыхался, а еврей и того хуже. Трясясь всем телом, он прислонился лбом к стене, но девочку не выпустил из рук. Она перестала плакать и с воркованием вытирала нос отца маленькой пухленькой ручонкой. Поцеловав измазанную ладошку, он бережно поставил девочку на землю, потом повернулся ко мне.
– Ты спас жизнь мне и моей дочери. Я навеки у тебя в долгу.
– Мне не нужно от вас ничего, – ответил я, вспомнив о Марко, Ингрид и малышке Симонетты.
Еврей думал, что он в долгу передо мной, но я сам был еще больше в долгу перед теми, кого лишил жизни. Эти ужасные дела были необходимы, и мне выпало их совершить. Я, урод без возраста, блудник и развратник, совершил требуемое. Я не обманывался надеждой, что когда-нибудь искуплю свои грехи. Но может быть, творя хоть какое-то добро, я смогу уменьшить свою вину.
– Я обязан тебе, – настаивал он, – больше, чем смогу когда-либо отплатить. Смотри, у тебя руки в крови. Ты отразил вилы, которые могли убить меня или, еще хуже, мою дочку.
Я поднял руку. По локтю тянулась длинная кровоточащая рана.
– Бывало и хуже.
– Я могу помочь тебе, я лекарь, врач, – сказал он. – Пойдем со мной, я подлечу твою рану.
Он осторожно взял меня за запястье и провел другой рукой вдоль раны, осматривая ее. Тепло его ладони согрело мою руку – это было первое целительное прикосновение в моей жизни. Что-то в груди успокоилось. Кровь свернулась, и рана перестала кровоточить. Я удивленно таращился на еврея. Он нахмурился, и его густые черные брови почти скрыли пронзительно-голубые глаза.
– Рана глубокая. С этим шутить не стоит, особенно во время чумы. Я могу зашить ее и дать тебе мазь, чтобы не пошло заражение. Ты же не хочешь умереть от гангрены?
Я отдернул руку, правда неохотно, потому что тепло его руки так успокаивало.
– Ко мне зараза не пристает. Я всегда выздоравливаю. И мне не нужны ваши услуги.
– Почему? Потому что я еврей? – Он выпрямился и пытливо посмотрел мне в глаза серьезным и настойчивым взглядом, требующим правдивого ответа.
– Нет, потому что я блудник, – с горечью ответил я. – Я не хочу навлечь позор на ваш дом!
Я кивнул на девочку, которая цеплялась за разорванный плащ отца. Она смотрела на меня лучистыми синими глазами, засунув в рот пальчик.
Он покачал головой.
– Какая разница, кто ты! Пойдем, я позабочусь о твоей руке.
– Для меня есть разница.
Я весь вытянулся в струну. Гордиться мне было нечем, но я мог уберечь честную семью от позора. Маленькое, но все-таки утешение, и мне оно было дорого.
Еврей погладил бороду, не отрывая от меня взгляда, и наконец спросил:
– Из какого ты заведения?
– Бернардо Сильвано.
Его лицо исказилось от отвращения, и он кивнул, глубоко вздохнув.
– Меня, конечно, могут убить за такие слова… – Его кадык дернулся, он сглотнул и решительно заговорил: – Я видел, как ты вел себя сегодня. По виду тебе лет тринадцать, хотя ты маловат для своего возраста, но ты силен и проворен. И очень сообразителен. Ты ведешь себя как мужчина, а не как мальчик. Ты способен о себе позаботиться. Тебе не надо там оставаться. Тебе больше не нужно быть… э-хм… это делать. Мне известно, как поступает Сильвано с теми, кто пытается сбежать. Но ты сумеешь постоять за себя. Ты придумаешь способ, слышишь? Ты можешь за себя постоять!
– Даже против отряда вооруженных кондотьеров? – отпарировал я.
– Оглянись вокруг! Много ли кондотьеров осталось во Флоренции? Люди бегут из города. Наемные солдаты гибнут или возвращаются на родину. Кто будет думать о войне с Пизой, Миланом или Луккой, когда люди мрут прямо на улицах? Сколько солдат осталось на службе у Сильвано?
Он впился в меня глазами, как будто я должен был что-то понять, но не понимал.
– Не знаю, – медленно произнес я, – не считал.
– Держу пари, не много. Может быть, Сильвано вообще остался без защиты, а он не так молод и силен, как ты.
Еврей говорил рокочущим басом, и смысл его слов проник мне в самое сердце, озарив все вспышкой молнии. Я чуть не споткнулся, но удержался, оперевшись рукой о стену. Я водил ладонью туда-сюда по шершавой поверхности, ее прикосновение меня успокаивало. Не только рука еврея обладала целительной силой. Его слова тоже. Постепенно дрожь утихла, и на меня снизошло невиданное спокойствие.
– Я так боялся все эти годы, что не заметил, когда бояться стало нечего, – понимающе прошептал я. – Но куда мне идти? Я же был уличным бродягой, и никто не подаст тебе милостыню, когда повсюду свирепствует чума.
– Мой дом открыт для тебя. Ты будешь жить со мной и моей семьей.
Предложение показалось жестоким из-за его невыполнимости. Я разрывался между знанием того, что моя запятнанная суть превратила меня в ничтожество, и таким чувством, которое ощутил бы Адам, если бы Бог вместо ожидаемой кары сочувственно посмеялся бы над ним и предложил ему убить змия, чтобы вернуться в Рай. Я покачал головой:
– Я не могу опозорить…
– Это для меня будет величайшим позором, если я не отплачу тебе за то, что ты рисковал своей жизнью ради спасения меня и моей дочери, – возразил он спокойным и звучным голосом, который я впоследствии так полюбил. – Ты же не допустишь, чтобы я себя опозорил, не так ли?
– Но ваша жизнь имеет ценность, моя же – нет, – тихо ответил я.
– Что за вздор! Любая жизнь ценна. Как тебя звать?
– Лука Бастардо.
– Хорошо, Лука. – Он крепко взял меня за плечо, заглянув мне в глаза серьезным взглядом. – Это Ребекка, а меня зовут Моше Сфорно. Я живу в Ольтарно, в еврейском квартале. Там все меня знают. Сделай все, что нужно, чтобы освободиться, что бы это ни было, – и ко мне, будешь жить в моем доме. – Он подхватил дочь на руки. – Мне нет дела до твоего прошлого. Сегодня ты спас мою дочь и меня от ужасной смерти. Это все, что важно знать, отныне и впредь. Приходи ко мне и будь у меня как дома, Лука.
Он вышел на улицу с маленькой Ребеккой на руках. Она помахала мне через его плечо. Еврей побрел прочь, а я следовал за ними переулками, боясь, как бы их не нагнала очередная бандитская свора. Уже тогда я понимал то, в чем так трагически убедился на собственном опыте: в толпе люди теряют рассудок и действуют не задумываясь, убивая других людей. Когда Сфорно с дочерью добрались до Ольтарно, я повернул назад. Пора было возвращаться к Сильвано.
В темный замок я вернулся уже под вечер. Там я свежим взглядом посмотрел на свое окружение. Сфорно был прав: из кондотьеров никого не было видно. Я пытался вспомнить, когда видел их в последний раз. С тех пор, наверное, прошел уже не один месяц. Да и все последние годы их было меньше,
