Мальчик стал было что-то возражать, но я выдворил его вон и обратился к Страннику:
– Ах, эти упрямые сардинцы, вечно держат зуб на кого-нибудь, даже если он ноет!
– А разве не все люди лелеют свою вражду? – пожал он плечами. – Кстати, куда ты дел моего осла? Волк, что ли, съел?
– Этот осел жил припеваючи во Флоренции, сначала в сарае у Сфорно, а потом у меня. Могу поклясться, что это упрямое мерзкое животное до сих пор не померло. Хотя я был вынужден уехать уже давно.
– Так вот как ты поступил с моим подарком? Бросил и оклеветал? – расхохотался Странник. – А ведь он тоже один из нас, проклятый Богом пережить собственную полезность! Тебе надо было взять его с собой. Он очень преданный и надежный, хороший товарищ, с которым и в бою не страшно!
– Ну прямо принц среди ослов! – протянул я, возводя глаза к небу. – Хотя я уверен, что он уже околел.
– А тебя никогда не мучают сомнения? – спросил Странник. – Кстати, а что ты делаешь здесь, в этой забытой богом деревушке?
– Здесь находится лучший цикл фресок во всей Сардинии, написанный тосканцем, который состоит при папском дворе в Авиньоне. Он находится в замке, в часовне, посвященной Nostra Signora di Regnos Altos.[96] Когда видишь «Поклонение волхвов», сердце от восторга замирает…
– Ты что, шутишь? Цикл фресок? Что это, если не идол, только под другим именем? Послушай, хочу рассказать тебе одну историю…
– Историю?! Да я не видел тебя сколько? Пятьдесят два года! А ты хочешь рассказать мне историю? – воскликнул я. – Если уж мне предстоит выслушивать очередную чертову историю, давай-ка сделаем это за бутылкой доброго вина! Пойдем наверх, я велю служанке приготовить нам обед.
Я повел его наверх, и мы сели за обеденный стол. Служанка принесла нам кувшин с вином, а потом быстренько сообразила обед. Я налил нам обоим по чаше. Он поднял свою в молчаливом тосте, а я склонил голову, принимая его. Мы выпили залпом. Я со всего размаху ударил чашей об стол, так что даже янтарная жидкость в кувшине заплескалась. Потом мы долго просидели в молчании. Со всех сторон на меня нахлынули впечатления окружающего мира: доносившаяся с кухни возня служанки, аромат поспевающих абрикосов на дереве за окном, пронзительный крик чайки, которая пикировала к прибрежной скале; далекий смех людей, работающих в поле, блеяние стада овец, которое прошло по улице мимо моего дома; порхание коричневой луговой бабочки за окном, теплые яркие лучи солнца, которые косо лились на некрашеный деревянный стол; запах сушеной соленой рыбы и сладкого деревенского сыра, ароматных колбасок, которые собирала служанка, резкий запах соли в воздухе, донесшийся с океана; вкус пряного вина на языке. Я ощутил мгновение, которое было гораздо ярче и полнее, чем те, что я испытывал за последние годы, как будто время, проведенное в увеселениях, было только мелькнувшей тенью того, какой могла быть жизнь. Я чувствовал родственную душу в Страннике, который сидел рядом, тихий, но полный жизни и внимания.
– Вы проделали далекий путь в Сардинию только ради того, чтобы рассказать мне какую-то историю? – наконец вымолвил я.
– А разве не стоит ради этого проделать долгий путь? – в ответ спросил он, приподняв седеющую бровь над живым горящим глазом.
– Зависит от того, какая это история, – хитро произнес я, и он усмехнулся.
– А разве в конце каждой хорошей истории нет морали? Позволь мне спросить. Вот ты теперь врач, каким был старик Моше Сфорно…
– Был?! – воскликнул я, заметив, что он говорит о Моше в прошедшем времени.
– Моше умер пятнадцать лет тому назад, – ответил Странник. – Хорошей смертью. Он умер в сознании. А теперь вот ты врач, помогаешь людям, излечил бы того, кто пришел бы к тебе с болезнью, верно?
– Если это в моих силах, то конечно, – ответил я, и у меня кольнуло сердце, когда я вспомнил, как добр был ко мне Сфорно.
Почему-то я долгие годы все никак не удосуживался справиться о его семье, а теперь, когда узнал о смерти Моше, сам удивился, почему этого не сделал. Неужели я в сердце своем остановил время, чтобы оно осталось как замерзший цветок, между тем как другие люди, те, кого я любил, доживали лето своей жизни, которое неизбежно клонилось к осени? Разве нельзя было получше распорядиться отпущенными мне лишними днями жизни?
– Так вот. Один человек…
– Как его звали? – перебил я, вызвав искреннюю улыбку на лице Странника.
– Некоторые вещи не меняются, да, Бастардо? Но я не стану портить хорошую историю, привязывая ее к определенным именам. Достаточно сказать, что этот человек был болен и невыносимо страдал. И вот он пошел к великому раввину.
– А его как звали? – еще раз ввернул я.
Странник поднял мясистую мозолистую руку, показывая, чтобы я помолчал.
– «Равви, исцели меня», – сказал он. И равви был сильно опечален страданиями человека.
– Еще бы, ведь страдать необязательно, – решительно ответил я.
Служанка поставила перед нами блюдо с мягким деревенским сардинским сыром, колбасками, ветчиной из дикого кабана, солеными сардинами, оливками, ранними винными ягодами и оранжевыми мелкими помидорами, блюдо с желудочком ягненка, зажаренным с бобами, миску с зеленоватым оливковым маслом, солонку и две круглые плоские лепешки хлеба. Я оторвал ломоть и обмакнул в оливковое масло.
– Страдания – это часть жизни, – изрек Странник, расправляя густую бороду. – Живой человек должен увидеть страдания в мире и сам их испытать, сохранив свое «я» вопреки и благодаря страданиям. Нельзя сохранить себя, не изведав страданий.
– Я бы предпочел сохранить себя наполовину, – попробовал поддразнить его я, – многого из пережитого я был бы рад избежать.
– Ой ли? – переспросил он. – Найдутся ли и впрямь в твоей жизни страдания, от которых ты откупился бы, оставив их позади? Разве не благодаря им ты стал тем, кто ты есть?
Я сделал большой глоток вина и посмотрел на окно, где среди цветов порхали колибри. По настоянию служанки на подоконнике росли в ящике цветы. Крохотная пташка порхала над пышным красным цветком ладанника и, полетав, унеслась прочь. Я вспомнил о Сильвано и годах, проведенных в публичном доме, вспомнил о Массимо и Паоло, своей жизни бродягой, вспомнил о Моше и его семье, годах, прожитых в его сарае. Прошлое еще крепко сидело во мне, подогревая мой ненасытный голод, но уже не держало меня на крючке. Я держал его, как воздух держит колибри, – не сжимая. Время, проведенное в скитаниях, помогло мне. Пространство и прошлое разместились в нем свободнее, чем прежде. И я с улыбкой произнес:
– Ты задаешь вопросы, каких давно уж никто мне не задавал, Странник.
– Вопросы ждут всегда, они царят вечно, без конца и начала, – ответил он. – Можешь удалиться в изгнание, но они нагонят тебя. Они царили еще до сотворения мира и будут царить даже тогда, когда мир исчезнет.
– Для меня это не было изгнанием, – тихо проговорил я. – Я не жалею об этом времени. Оно может показаться легкомысленным, но это не так.
– Радость – основа мироздания. – Странник пожал плечами. – Так я могу вернуться к своей истории? Итак, раввин пожалел человека, но ответил, что не может его исцелить. Человек был ужасно разочарован и разразился горькими стенаниями. Наконец раввин вздохнул и сказал: «Пойди к раввину такому-то. Он может тебе помочь». Второй раввин оказался младше по сану, не таким мудрым и ученым, не таким проницательным. Но человек пошел к нему, и тот раввин его исцелил.
– В чем же смысл поведанной вами истории, ради которой вы проделали такой путь спустя столько лет? – нетерпеливо спросил я.
Впившись зубами в вязкую кислую мякоть зеленой оливы, которая была размером почти со сливу, я выплюнул косточку в ладонь и бросил ее на стол. Служанка зацокала языком и принесла мне плошку для косточек, одарив взглядом, который сулил хорошую выволочку. Я обезоруживающе улыбнулся в ответ. Моя служанка была низенького роста, хорошенькая темноволосая женщина с кастильским лицом. Она все еще была очаровательна и мила, хотя юность ее уже прошла вместе с месячными, поэтому забеременеть она не боялась. Я, конечно, позволил ей первой обновить кровать в этом доме и наслаждался ею, не чувствуя за
