оставив их, еще не верящих своему спасению, Нечай и его товарищи снова отважно бросались в пылающие улицы.
– Бог не выдаст, свинья не съест! – задорно кричал Нечай, поворачивая к Жуку и Головану покрытое копотью лицо, на котором блестели озорные глаза. – Когда и поработать для души спасенья, как не сегодня! Пошли, браты!..
Много раз повторялись отважные вылазки скоморохов в бушующее море огня, пока дело не кончилось бедой.
В конце глухого тупика горела бедная избенка. Тревожное чувство заставило Голована приблизиться к поднятому окошку и заглянуть в него. То, что он увидел, заставило парня похолодеть от ужаса: в дальнем углу, смертельно испуганные, стояли двое детей лет по пяти-шести – мальчик и девочка. Гибель их казалась неизбежной, но Андрей окутал голову армяком и смело ринулся в пылающую избу. Он успел вытащить оцепеневших ребят, но, сбегая с крылечка, споткнулся. Невольным движением Голован бросил ребят подбегавшим к нему товарищам, и в это время горящая доска свалилась с крыши на спину Андрея.
Нечай и Жук понесли Голована в безопасное место; парень с тяжелыми ожогами бредил и стонал. Спасенные ребятишки, держась за руки, побрели за скоморохами, но, к счастью, на ближнем пустыре им встретилась мать, уже оплакивавшая своих детей.
Григорий Филиппович Ордынцев ехал в Москву из Серпухова. Еще за десяток верст от столицы его поразил вид дымной тучи, нависшей над городом, и запах гари.
– Пожар! – закричал Ордынцев и ударил кучера в спину: – Гони, гони!
Лошади понеслись птицами.
Григорий Филиппович перепугался недаром. Немалые деньги, скопленные им за годы службы губным старостой, он обращал в драгоценности: золотые кубки и блюда, перстни, браслеты… Все это хранилось в кубышке, спрятанной в спальне. Тайник был известен ему одному: до поры до времени он не говорил о нем ни Федору, ни его жене Наталье.
Старый Ордынцев не был скупцом, безрассудно обожающим сокровище, но мысль, что он один знает о нем, что власть распорядиться золотом всецело в его руках, веселила Григория Филипповича, и он решил открыть сыну тайну только на смертном одре.
И теперь сокровищу угрожала гибель. Это еще не страшно, если золото побывает в огне: расплавившись, оно останется золотом. Но мысль, что сокровище могут украсть холопы, обнаружив тайник во время суматохи, всегда сопутствующей пожару, была нестерпима Ордынцеву. Он даже застонал от ярости: ему представилось, как Тишка Верховой, пряча под полой золото, с воровской ухмылкой пробирается по двору – зарыть добычу в укромном месте…
Кони мчались всё быстрее. Но вот телегу пришлось остановить перед стеной дыма и огня.
– Бросай лошадей! За мной! – хрипло закричал Ордынцев кучеру.
И они вдвоем ринулись в лабиринт горящих переулков.
Холоп давно отстал, а тучное тело Григория Филипповича несла какая-то неведомая сила. Он пробирался через дворы, еще не охваченные пламенем, нырял под огненными завесами и упорно пробивался все вперед и вперед, на Покровку, к заветному сокровищу.
И он пробился! Вбежал на пустынный двор, уже покинутый людьми, вскочил в пылающий дом и там, набросив на голову шубу, на четвереньках пробрался в свою опочивальню, обожженными руками открыл тайник и вытащил кубышку.
«Цела!..» – пронеслась мысль в затуманенном сознании, и Ордынцев пополз к выходу.
Только на третий день, когда на улицах, охваченных пожаром, сгорело все, что могло гореть, а дождь погасил головни и прибил к земле дым, люди стали возвращаться на родные пепелища.
Федор Григорьевич уже знал от кучера о том, что случилось, и не чаял увидеть отца живым. Он нашел его труп на огороде: видно, крепок еще был Григорий Филиппович, коли, страшно обожженный, сумел он с тяжелой ношей выбраться на пустырь; но там старик обессилел и умер, накрыв своим телом сокровище, спасенное ценой жизни.
Много жертв унес великий московский пожар. По словам летописца, более тысячи семисот человек погибло в огне.
Глава IX
Грозные дни
Прослышав о московском пожаре, артель деда Силуяна поспешно двинулась в Москву из-под Коломны. Настоял на этом Лутоня, которому показалось, что настало время расплатиться с Вяземским за свое увечье, за разбитую жизнь.
Как мелкие ручейки соединяются в речки и реки и потом вливаются в море, так со всех сторон стремились в Москву кучки нищих, скоморохов, артели строителей и просто любопытные люди, которым хотелось поглазеть на небывалое зрелище: огромный город, выгоревший почти дотла.
Чем ближе к Москве, тем гуще шли по дорогам народные толпы, с неумолчным гулом разговоров.
В одном из больших сборищ гремел бас Лутони. Слепец в сотый раз рассказывал людям, как он по оговору тиуна безвинно лишился глаз.
– Пришло время посчитаться с лиходеями-боярами! – говорил Лутоня при бурном одобрении слушателей. – Не иначе как они Москву сожгли!
– А зачем, дяденька? – робко спросил светловолосый певун Савося.
– Зачем? – сердито переспросил Лутоня. – Затем, что им, злодеям, людское горе слаще медового пряника. Иной бедняга, что все пожитки на пожаре потерял, постоит-постоит на пепелище, хлопнет руками об полы, да и пойдет продаваться к боярину в кабалу!
– А ведь верно! – ахнули в толпе.
– Чего вернее! Мудрый слепец!
– Ах и злое же это, братцы, семя – бояре! Искоренить бы их! – вздохнули в толпе.
– Затем и идем на Москву! – уверенно отчеканил Лутоня.
Многотысячные толпы пришельцев заполнили московские площади и пустыри, перемешавшись с погорельцами, ютившимися под открытым небом. На каждом свободном клочке земли раскинулись таборы наподобие цыганских. На тех, кто сумел устроить себе палатку или навес из рядна,[95] смотрели с завистью: это уж было какое-то подобие жилья. Большинству ложем служила земля, а покрывалом – облака, благо погода была летняя, теплая.
Близ таборов невесть откуда взявшиеся торгаши продавали съестное: бублики, пироги, соленую рыбу… У кого не было денег, расплачивался одежонкой и всякими вещами, сохранившимися от пожара.
С утра и до поздней ночи кипела Москва. Слухи, возникавшие в одном конце города, мгновенно передавались повсюду; около нищих и скоморохов собирался народ, жадный до новостей.
Молва о том, что Москву выжгли бояре, становилась все увереннее, многим она уже казалась непреложной истиной. Нашлись десятки людей, которые, объявляя себя очевидцами, рассказывали, почему возник пожар.
– А получилось это дело, братцы, так, – вдохновенно повествовал высокий кривой детина, давний недруг Нечая, пристав Недоля. – Литвинка Анна[96] с сыновьями раскопали могилы, вытащили из мертвецов сердца, положили их с бесовскими заклятьями в воду и той водой кропили Москву. И где покропят, там сейчас и занимается…
– От воды? – усомнился подгородный мужичок с кнутом за поясом – только и осталось у него от лошади с телегой, уведенной в суматохе.
– Так вода-то какая? – победоносно сказал Недоля. – Не простая вода, а колдовская. Скажи, – наступал он на собеседника: – у тебя хватит духу пойти на кладбище и из мертвых сердца вырезать?
– Ну что ты, Христос с тобой! – испуганно попятился мужичок. – Да разве православный человек на такую страсть решится?
– То-то и оно, а споришь! Православному это великий грех, а литвины – они ведь не нашей веры…
– И ты сам видел? – допытывались другие слушатели.
– Лопни мои глаза! Чтоб мне отца-мать не увидеть!..
Слухи о волшебстве Глинских бежали по Москве, как огонь в сухой траве.
Кому выгодно было обвинить в великом злодеянии Глинских? Их старинным врагам Шуйским, потерпевшим несколько лет назад поражение в борьбе за власть.