Теперь этим защитникам приходилось тяжко. Каленые русские ядра зажигали их легкие жилища. Лишенные крова пытались ворваться в дома богачей, но привратники их прогоняли. Погибающая от голода и холода беднота с радостью покинула бы город, если бы это было возможно.
Хатыча явилась в каморку Булата послом от Джафара-мирзы. Старый зодчий стоял перед ней маленький, истощавший. Но синие глаза по-прежнему смотрели решительно.
Хатыча уговаривала старика:
– Образумься! Али тебе жизнь не мила? Сгинешь за упорство!
– Сгину, а своих не выдам!
– Эх, Никита, досупротивничаешь до беды! Царю Ивану Казань не взять, уйдет восвояси…
– Того не будет! – гневно вскричал Булат. – Поди прочь, змея!
Никиту вызвал управитель. Маленький горбун набросился на старика:
– Проклятый раб! Осмеливаешься противиться приказу самого Музафара-муллы!
Джафар ударил Никиту по лицу. Старик покачнулся:
– Смерти не боюсь!
– Врешь, хитрый старик! Убивать не стану, нам знающий строитель нужен. Мы тебя заставим работать!
– Несбыточное дело! – твердо возразил Булат – Противу своих не пойду!
– В зиндан его!
Никиту, избитого, бросили в подземную тюрьму. Сторожить поставили кривого чуваша Ахвана.
Вечером к зиндану пробралась Дуня. Худощавый, обтрепанный Ахван зашептал сердито:
– Эй, девка, зачем пришла? Мне из-за тебя голову долой!
Дуня протянула Ахвану монетку. Чуваш отрицательно покачал головой:
– Ай-ай, щедрая девка, знаешь, чем бедного невольника ублаготворить! Только я у тебя деньги не возьму. Говори скорее: что надо?
Девушка быстро заговорила:
– Я знаю, тебе приказано дедыньку бить и голодом морить. А ты не бей… и вот… отдашь ему! – Она сунула Ахвану узелок с едой.
– Ой-ой! – сморщился сторож. – Узнает Джафар-мирза…
– А как он узнает? Ты скажешь, или я скажу, или дедушка скажет?
– Хо-хо! Хитрая девка!.. Наверно, догадалась, что я татарам подневольный слуга…
На гнилую солому к ногам Никиты упал узелок с хлебом и сушеными фруктами. Удивленный пленник посмотрел вверх. Оттуда сверкал единственный глаз Ахвана.
– Ешь, внучка принесла! Платок спрячь…
Управитель часто наведывался в темницу.
– Поддается урус? – спрашивал он Ахвана.
– Нет, мирза. Старик, как кремень, крепкий. Я его бил-бил, руки отколотил!
– Голодом моришь?
– Морю, мирза! Даю хлеба, сколько ты приказал: одну крошку. Может, совсем не давать?
– Тогда сдохнет! Я его переупрямлю: пойдет к нам стены крепить!
Иногда управитель сам спускался в подвал, хлестал Никиту плетью; тот молчал, стиснув зубы. Разозленный Джафар убегал, а чуваш, ухмыляясь, мазал раны старика бараньим салом.
Когда Дуня, улучив время, прибегала к Булату, он говорил скорбно:
– Ох, дочка, наживешь со мной беды! Лих, все наши дела откроются – плохо тебе придется.
– Ничего, дедынька! Я проворная, я тут все уголки знаю. Спрячусь!
– Уходи, уходи, девка! – вмешивался кривой Ахван. – Оно хоть и все в руках аллаха, но и божьему терпению бывает конец.
Дни проходили за днями, а тюрьма не могла сломить упорства Булата. Он был крепок, как сталь, имя которой носил Никита.
Глава XII
Тайник
Русские отрезали татарам доступ к речке Казанке, но те не терпели недостатка в воде.
Осаждающим удалось узнать от перебежчиков, что в левом берегу Казанки выкопан тайник: каменный свод над родником, вытекающим из ската горы и впадающим в речку. К роднику вел под городской стеной подземный ход из Муралеевой башни.
Царь, обрадованный важным известием, приказал подрыться под тайник и взорвать его.
Выродков призвал начальника строителей Голована и приказал:
– Будешь подкапываться под водяной тайник. Нам каждый день и час дорог. Наказ тебе, Андрей, один: людей бери сколько хочешь, а работу сделать быстро!
Осматривать местность пошли трое: Голован, Аким Груздь и казак Филимон, накануне лишившийся коня в битве с Япанчой.
Андрей шел и смотрел на волосатое разбойничье лицо Филимона: в нем чудилось что-то знакомое. У Голована была необыкновенная память художника на лица: кого он хоть раз видел, никогда не забывал.
Перебирая воспоминания, Голован радостно вздрогнул: перед его глазами встал жаркий день, тополевый пух, как снег летящий в воздухе, черное воронье над облезлыми луковками церквей Спасо- Мирожского монастыря и два монаха, поносящие друг друга скверными словами…
– Отец Ферапонт! – крикнул он внезапно.
– Ась? – испуганно отозвался казак, потом опомнился: – Это ты мне? Меня Филимоном кличут.
Голован насмешливо улыбнулся:
– Забыл отца Паисия, кружку, из коей серебро пропало?
Беглый монах зашептал умоляюще:
– Молчи! Меня в монастырь упрячут! А мне охота с неверными подраться…
– Не выдам. Как в войско попал?
– Долгая песня, – пробурчал мужик. – Как сбег я из чернецов, пришлось разное испытать… Дивлюсь, как признал меня?
– Я с каменщиками был, когда тебя собирались на чепь посадить.
– Ну и память! Ты, сделай милость, кличь, как все, Филимоном. Меня так до монашества звали… А ты, добрый человек, – поклонился он Акиму, – тоже попридержи язык.
– Мне болтать не к чему, – отозвался Груздь.
За разговорами подошли к месту, где находился под землей водяной тайник. Голован убедился, что удобнее начинать подкоп из каменного здания, занятого казаками. Это была торговая баня.
– Из мыльни начнем подкоп, – доложил строитель Выродкову. – Земля окрест размокла от непрестанного тока воды из мыльни. Изнутри станем копать, а землю выносить через задние двери. Со стен не видно будет.
Иван Григорьевич Выродков одобрил предложение Голована, и работа началась. Десятки полуголых людей работали и днем и ночью, сменяя друг друга по четыре раза в сутки. Землю раскидывали по ночам, и татарские дозорные ничего не подозревали. Доски и бревна для крепления подкопа подносили тоже по ночам и прятали в здании бани.
3 сентября Голован доложил Выродкову, что работа окончена. По царскому приказу, князь Василий Серебряный отправился проверить донесение.
Тучный князь, пыхтя от усилий, спустился в подкоп. Дорогую шубу испачкал о грязные подпорки.
– Оставил бы шубу наверху, князь, – посоветовал Голован.
– Мне без шубы ходить по моему сану не пристало, – отвечал с досадой князь. – И ты об моих шубах не тужи – у меня их привезено достаточно!
– Воля твоя, боярин!
Филимон и Аким, светившие князю факелами, насмешливо переглянулись.
Над головой послышались шум и тарахтенье.
– Что это? – громко спросил Серебряный.
– Тише, князь! Это татары везут воду на таратайках.
