Все прислушались. Сверху доносились неясные звуки голосов, Боярин и его спутники повернули обратно. В подкоп было заложено одиннадцать бочек пороха.
В ночь на 4 сентября за мыльней и в самом здании спрятались отряды стрельцов и казаков. На рассвете осмотрели оружие, подготовились к бою.
Князь Василий Серебряный принял из рук Голована огонь, поджег бечевку, натертую порохом, и синяя змейка, извиваясь, побежала внутрь подкопа.
– Выбегайте из мыльни! – закричал Голован/
Тесня друг друга, бросились к выходу.
Едва успели укрыться в безопасном месте, как взрыв потряс воздух. На месте, где кончался подкоп, взвился огромный столб из земли, камней, бревен… Глазам изумленных русских представилась лошадь, вместе с водовозкой выброшенная силой взрыва и бившая по воздуху ногами.
От Муралеевой башни отвалился громадный кусок и с шумом ударился о землю. Из города донесся вой: множество татар погибли от камней и бревен, валившихся на них с высоты.
Еще пыль не улеглась, еще не опомнились казанцы от внезапного страха, как русские пошли на приступ. Стреляя из луков, они ворвались в пролом, смяли защитников стены и пошли по улицам, вглубь города. Навстречу им спешили толпы воинов Едигера. Их вел суровый Кебяк. Закипела битва…
Русские отошли: решительный штурм города не входил в их намерения.
Казань лишилась питьевой воды. Только в ханском дворне, в саду у Кулшерифа-муллы и в усадьбах немногих вельмож имелись колодцы с доброкачественной водой, но они были не для бедноты. Жажда и заразные болезни валили простой народ сотнями.
Кулшериф-мулла от немногих оставшихся ему верными слуг узнавал о страданиях и лишениях казанцев. Сеид давно уже считал сопротивление бесполезным; он понимал, что Казань обречена, а сотни и тысячи человеческих жертв напрасны.
Кулшериф-мулла отправился к хану Едигеру и долго говорил с ним наедине. Содержание разговора осталось втайне, но любопытные придворные заметили, что первосвященник вышел от Едигера необычайно мрачный, с судорожно подергивающимся лицом. И сейчас же вслед за этим хан вызвал Музафара- муллу.
Совещание Едигера с сыном сеида было продолжительным, и когда Музафар покидал дворец, его глаза горели скрытым торжеством.
Предсказатели, в которых нет недостатка при любом дворе, шушукались втихомолку:
– Произойдут важные перемены!
И перемены действительно произошли.
Возвратившись во дворец, Музафар-мулла вызвал управителя. Достав из тайника флакон с ядом, Музафар показал его Джафару-мирзе:
– Знаешь ли, что это такое?
– Знаю, эфенди!
Безобразное лицо горбуна искривилось наглой усмешкой, и он достал из складок одежды точно такой же флакон, а на его пальце появился дорогой перстень с таинственными знаками – печать, дающая право писать тайные послания турецкому султану.
– Так это ты должен был стать моим палачом, если бы я не выполнил повелений Солимана? – с невольной дрожью в голосе воскликнул Музафар-мулла.
– Я, эфенди!.. Но, как видишь, до этого дело не дошло, и я понимаю, что мы должны выполнить иной приговор…
– Ты не ошибся… – Музафар низко опустил голову.
Через неделю народу было объявлено, что волею всемогущего аллаха Кулшериф-мулла скончался и на первосвященнический престол вступил его сын Музафар-мулла. Осада города помешала отметить это важное событие торжественными праздниками и пирами, как это было в обычае.
Глава XIII
Ночной поиск
Непогожая осень выдалась в год похода на Казань.
Сентябрь подходил к концу, сея проливными дождями, одевая землю туманами, пронзительно дыша холодными ветрами, прилетавшими из северных пустынь. Русским ратникам негде было обогреться, обсушиться, по неделям ходили они в мокрой одежде…
Спускался вечер. Серые клочья тумана бродили над болотами. Под стенами города не было такого многолюдства, как днем. Царь Иван ввел в войске новшество: чтобы уменьшить потери от неприятельского огня, он оставлял у города самое необходимое число ратников, а остальных отводили в безопасные места.
Головы и начальники расставили ночную стражу, отдали строгий приказ:
– Стоять смирнехонько, песен не орать, на кулачки не биться, зернью [160] не играть!
У костра сидели Нечай, Демид Жук и их товарищи. Все они уцелели в боях, только Луке Сердитому стрела поцарапала руку, когда он увлекся перебранкой с татарами и вылез из-за прикрытия. К их кружку примкнул еще украинец Ничипор Пройдисвит: в коннице не было надобности, и сотни временно слили с пешими ратниками.
Чубатый Ничипор расположился у маленького костра. Его высокая барашковая шапка валялась в стороне; казак зашивал разодранные шаровары.
Нечай с Жуком начали устраиваться на ночлег.
– Эх, и соскучился я по избяному теплу! – бормотал Нечай. – Еще ладно, что сплю на рядне, покрываюсь рядном, под головой рядно…
Дубас простодушно спросил:
– Где ты столько набрал? Дай хоть одно!
Нечай рассмеялся:
– Да у нас и всего-то одно!.. Ладно, парень, лезь к нам, теплее будет.
Из темноты вынырнул Лука Сердитый, ходивший проверять дозоры.
– У нас еще не повалились? – спросил он.
– Укладываемся, – отвечал за всех Нечай.
Подошел стрелецкий голова:
– Ложитесь? Добро: сосните до полуночи. Вам отдохнуть надобно – сею ночью пойдете татаришек пошарить.
– Оце гарно![161] – восхитился Ничипор, накладывая последние стежки на свои широкие штаны.
Через час после полуночи стрельцы закопошились: шли сборы. Голова давал Луке Сердитому последние наказы:
– Гляди, чтоб у тебя ходили круче! Языка как хотите, а должны приволочь!
– Достанем! – отвечал олончанин, польщенный, что его назначили старшим. – Нельзя только на небо влезть… А где у меня Нечай?
– Стою перед тобой, как лист перед травой! – откликнулся из темноты Нечай.
– Кто из вас пойдет со мной: ты али Жук?
– Обое[162] пойдем!
– Не возьму обоих: шум подымете. Забыл, как позапрошлую ночь, на дозоре стоючи, до того раскричались, что весь стан взбудили и за то отодраны были нещадно?
– Так то ж не я!
– А кто?
– Да всё Демид! Ему слово, а он два! Ему два, а он десять!
– Хо-о-хо! Это Демид-то десять?
Нечай понял, что хватил через край.
– Лука! Возьми обоих: мы друг без дружки никуда!
Белоглазый Лука смягчился:
– Ладно… Только чтобы ни гу-гу! Мне за вас ответ держать… Дубаса взбудили?
