вспыхнут. Если верно, что глаза – открытая часть мозга, через которую, как через амбразуру, ум человека глядится в мир, то глаза Армена, вбирая и прорабатывая этот мир, видят слишком многое. На дне этих глаз – выплески печали самых первых – с посохами – пастырей; тех, со складок гор, на одной из которых, самой высокой, самой «ар», встал на свой вечный причал тысячи лет назад Ноев ковчег.
Большой кусок жизни прожит в Тбилиси. В тени раскидистых платанов, в сочных дворах. Не совсем так тесно, как хотелось бы Армену. Возможно, и оттого он любит творчество Феллини восполняющего. Наполняющего колхидскую чашу римским фалернским. Сегодня их вигвам в Москве – на Юго-Западе. Местные дyхи отмечают своих. Они отправили под окно Большому Человеку обручальное кольцо Юга, чудесную раскидистую лиственницу, никогда не расстающуюся со своим нарядом, так что и самой белой зимой он видит родное зеленое.
Армен раскален. Несуществующий Город Солнца Томаза Кампанеллы отпечатался в его зрачках. Он давно уже почетный гражданин этого города, где равенство, никто не обижает слабых, нет предательства и все говорят друг другу, представьте, правду. И что немаловажно, а может, и есть главное: на тротуарах и площадях этого города не встретишь печальных женщин.
Немыслимо себе представить, невозможно вообразить, чтобы в разговоре он отмахнулся от собеседника, отвечал ему общими малозначащими фразами, обменивался ленивыми репликами. Чтобы не слушал всеми силами своей души и многовольтовым напряжением сердца. Армен не говорит. Возглашает. Не нам – Небу. Задает вопросы Верховным Иерархам. Бередит тучи. Стаскивает одеяло со спящих богов. Как можно спать, когда вокруг еще столько горя?
Голос зарождается в груди. Эта – грудь титана, в которой бьется раскаленное, никогда не остывающее ядро-сердце. Солнце справедливости для всех. Огонь – настоящий мужской – в вертикаль, не какой-ни будь вертлявой саламандры в балетной пачке. Огонь бушует так, что теснит эту грудь. А ведь еще надо дышать. Ему бы – на площади, на Форум: «urbi ed orbi», «сенату и народу», – и тут же в доказательство своей правоты возложить руку на все светильники Капитолия разом: «Долой тиранию! Да здравствует республика!»
Армен – прозаик, драматург, кинорежиссер. Три лепестка пламени огня, три соцветия цветка, трилистник. Три дара – в одном. Путь, как и у большинства очень талантливых людей, порогами и теснинами. Однажды во время учебы в МИИТе (одновременно учился в Литературном), на общем собрании, когда юношеский максимализм студента Зурабова взметнулся верховым пожаром за правду (в те годы не исключался арест со всеми вытекающими), Армена спас один хороший человек, его преподаватель. Поздно вечером после собрания он позвонил своему студенту, сказав в трубку только одну фразу: «Завтра тебя уже не должно быть в Москве». Судьбу творит характер. Кто поумнее, похитрее, остались в аудиториях ожидать получения диплома. Студент Зурабов со второго курса отправился домой, в Тбилиси. Мама, лучший человек на земле, спросила только: «Ты ел?» Ничего, он вернется в Москву. Закончит институт. Будет инженером строить главное, что соединяет: мосты и дороги. Станет писать рассказы о тех, кто создает воссоединяющее. Будет учиться во ВГИКе на режиссера, работать на киностудии «Армен-фильм». Снимет фильм об Армении «Песни песней» так, что заговорят камни, зазвенят водопады. Водные струи, преткнувшись о камни, прокричат покаянными плачами из Нарекаци, величайшего из поэтов Армении.
А если бросить в печь те суровые камни, сбрызнуть ледяными горными струями да подбросить жгучего «яр-солнца», то выйдет из горнила герой из жалящих оводов. Будет он жечь округ себя и других, но и его жги, пали – не дрогнут ресницы, не сдвинутся брови. Как не вглядеться в такого, кто первым в огонь, за идею. Овод из Закавказья, он же Кудияр и Робин Гуд, легендарный Камо. О нем – повесть «Тетрадь для домашних занятий», снятый на телевидении трехсерийный фильм. О высоком трудится сердце Армена, не уставая.
Высокое видит он и в одном из самых скромных русских писателей. Говоря о нем, Армен меняется. Меняется в лице, в выражении глаз. Он становится мягче, тише, как будто смотрит на нежный цветок. Русский писатель, который преображает взгляд Армена, – Антон Павлович Чехов. Он восхищает Армена бесконечно. Чехов, его жизнь и творчество – каждый раз источник для нового изумления.
«Нет, подумать только, Чехов поднял все те вопросы, которые волновали и меня. О чем бы я ни задумывался, все это уже есть у Чехова. И потом, можно сказать, один провел перепись всего Сахалина. Поехал сам, никто не просил, на край земли, больной, в климат, который ему противопоказан, с ветром, сыростью, делать самую нудную работу. Заходить в бараки и переписывать... какой же человек!..»
Такое же точно чувство к Чехову, вплоть до обожания, было у Сергея Рахманинова: «Что за человек был Чехов! Теперь я читаю его письма. Их шесть томов, я прочел четыре и думаю: как ужасно, что осталось только два! Когда они будут прочтены, он умрет, и мое общение с ним кончится. Какой человек! Совсем больной и такой бедный, а думал только о других. Он построил три школы, открыл в Таганроге библиотеку. Он помогал направо и налево, но больше всего был озабочен тем, чтобы держать это в тайне».
Изумиться человеку, будь то известный писатель или, при взгляде на старую карточку, его друг по средней школе: «Нет, какой восхитительный человек Нодик, другого такого нет», – и прокричать об этом, прокричать над складками гор, над улицей Юго-Западного округа столицы – песня его сердца. Лиственница за окном его поддержит.
Анна хлопочет на кухне.
– Жэнщина... гдэ ты?!!!
Звучно через столик, преувеличенно с акцентом, в направлении кухни глас ее мужчины. Театральный жест поднятой руки вверх.
Из кухни:
– Иду, иду... уже здесь, с вами.
Анна и Армен. Мужчина и женщина. История – простая и необыкновенная. Сюжет и фабула – они не могли не встретиться. Встретились оба несвободными. Он – известный кинорежиссер, ищущий для роли в своем новом фильме молодую актрису. Она – та самая молодая актриса из драмтеатра, которой в тот день так не хотелось идти на встречу с режиссером. Разглядывания, пробы, приглядки... может, не стоит... лучше не сегодня.
Сюжет для небольшого рассказа. Вышла пьеса на два действующих лица. История любви написана драматургом Зурабовым, отрепетирована, поставлена на сцене и снята в версии телевизионного спектакля. Название – женское имя «Лика». Ее пульсирующий над страной на десятилетия чип – песня известного барда: «Дерева, вы мои дерева,/Что вам головы гнуть – горевать./До беды, до поры/Шумны ваши шатры,/Терема, терема, терема...»
Нежная и пронзительная пьеса – хрупкая и сильная одновременно. Для наших позднейших времен светло целомудренная. Крест и роза. Соловей сокрыт в тени ветвей.
– Женщина! Так, где ты?
Старинный овальный столик – вся мебель перевезена из отеческого дома в Тбилиси – каким-то чудом вмещает непереставаемо носимую из кухни снедь: печеный картофель, селедку, маринады, огурцы и помидоры, салаты, лобио, бастурму, грузинские травки, армянский сыр «чанах», баклажаны, перцы и прочее и прочее. Все. Дальше некуда. Пространства нет даже для соли. Просто больше не имеется. Хлеб пошел по рукам. А хозяйка все носит и носит. Тарелочкам с каемочкой, селедочнице, рюмкам и пиалам не остается ничего иного, как договариваться. Не без легкого возмущения они сдвигаются, втягивая поглубже в себя свои хрустальные брюшки, подбирая фарфоровые ножки. Ничего, потеснимся, вон на том краю за горкой белой солоноватой брынзы есть свободный островок для влажных листьев салата, который чуть ли не плачет. «Давай вписывайся, чего там...» Разве можно огорчить Анну?
О, чудо-столик! Столик для маленького Мука. Столик, за которым при наличии небольшого воображения можно вообразить поочередно скупого рыцаря, пересчитывающего свои золотые дублоны, карлика герцога, мечтательно глядящегося в сердцевину инкрустированной овальной столешницы, сжимающую в узких ладонях колоду Кармен. Опля! Пара атласных карт, туз и дама, не удержавшись на краю, непременно слетят на пол.
– Жэнщина! Все ждут тебя!
– Сейчас, сейчас... не могу же я... Вы садитесь.
– Вах! Мы сидим.
«Ух!» и «Ох!». Призвав на себя ветерок от полотенца, веера, фартука, Анна опускается на стул. Глаза веселые. Веселые оттого, что все идет как должно. Есть столик, который умеет накрываться только пиром.
