фаворитах у покровителей всех земных, морских и воздушных дорог. Максимум того, что нас может ожидать, так это свисток постового за превышение скорости. Но как только блюститель порядка по удостоверению и Звезде Героя сообразит, кто перед ним, в следующий момент он, откозыряв, с напутствием: «Осторожнее, товарищ генерал» – отступает в сторону, и мы очень быстро, надо признать, набираем прежнюю скорость.
Знакомый пейзаж мелькает за окном. Города-спутники наступают на Подмосковье. Что ж это я, вот уже проехали бывшее имение Салтычихи, а еще ничего не продумано. Мне уже двенадцать лет, пора серьезно подумать о будущем. Во-первых, когда я наконец стану жить самостоятельно, то расставлю мебель совсем не так глупо, как она устроилась в нашей квартире. Как может пианино стоять по правой стороне, так близко к окну? А ковер вообще давно пора снять со стены. Мещанство. Неважно, что мама отчаянно любит Лермонтова и в его честь устроила дагестанский уголок. Нет, нет всем барокко и рококо. Наверное, у меня будет двое детей. Жаль, правда, что Марио Ланца, сыгравший и спевший великого Карузо, так рано умер. Придется искать другого отца детям, но все равно кровати встанут рядом, хотя можно и одну на другую, как я заметила недавно в одном польском журнале. Однако как быстро сегодня мы домчались до поворота на Сухаревскую площадь, мы почти дома.
Вместе со спокойными, гармоничными движениями вдоль дороги, по пути, по шерстке, по судьбе, порой закручивались грозные, опасные вихри поперек. Дальний Восток. Солнечный, ветреный день в Дальнем. Сюда, по дороге из Китая на родину, нас завезли родители на пару недель, показать места, где мы родились. Безбрежный сияющий синий простор. Много воздуха и много ветра. Я и Лена резвимся внутри низкой надувной лодки, а отец, плывя сбоку, катает нас, то отсылая вертлявую лоханку на волну, то закручивая ее винтом вокруг собственной оси. Компания веселится вовсю. Незаметно мы отдаляемся от берега...
Внезапный порыв ветра и неожиданная сила потянули нас в открытое море. Отлив. Неизвестно как и откуда взявшаяся великая волна с белым петушиным гребнем вертикально встала перед нами. Дутое упругое корытце, привыкшее перебираться поверху, пока еще справляется со своей задачей, но отца накрывает с головой. Он отфыркивается и из-под волны мощным посылом руки направляет лодку к берегу. Нам с Леной весело от этой игры, но уже не очень. Внезапно я вижу, что отец перестал смеяться, и замечаю, с какой силой он толкает наше суденышко против ветра. Отец старается изо всех сил. Но и озорной ветер ловко крутит нами. Лодку сносит в море. Мы с сестрой притихли, вцепившись в мокрые резиновые борта. Сильные порывистые волны, задумавшие разлучить наш экипаж, стремятся оттащить отца, но неизменно в два-три взмаха он настигает нас и оказывается рядом. Я смотрю только на него, на его мокрое лицо. Он вертит головой, увертываясь от брызг и пены. Его пристальный взгляд устремлен на берег. Он страшно напряжен. Ему во что бы то ни стало надо очутиться там с нами в самое ближайшее время, и никаких других вариантов. Аллюр три креста! Мне кажется, я вижу, как из его глаз льется мощный световой поток в направлении земли. Как будто из себя он натягивает прочнейший стальной канат и, накрепко захлестнув его морским узлом за невидимую мачту на пристани, подтягивает нас по нему к берегу еще и еще. Нет, он никогда не прекратит толкать лодку. Никогда. Он работает все лучше, все четче и упорнее, и кажется, ветер это тоже понимает и нехотя уступает, первым бросая играть в надоевшую игру. Не знаю, как долго все это длилось, наконец пара мощных посылов, и мы пересекаем точку возврата. Еще одно усилие, и отец нащупывает дно. Дрожащими руками он вытаскивает наш «Варяг» на песчаный пляжик. Он тяжело дышит. Обессилевший, он рухнет на песок всего на несколько минут, потому что потом, выпустив воздух из резины и свернув лодку в черную трубу, он поведет нас к маме, которой не было на берегу и которая ждет нас дома к обеду.
Но, конечно, мама была намного смелее отца. Это она, узнав от близких подруг, что у отца в гарнизоне есть любовница Люся, официантка из офицерской столовой, примчалась на электричке из Москвы и, пока он был на работе, даже не заходя в дом, переколотила кирпичами все окна в его квартире на третьем этаже и балконную дверь вдребезги. Зимой. Выстудила же все комнаты. Вот сумасшедшая!
Она же, натянув на отца парадный мундир с орденами, повезла его в роддом для того, чтобы он постоял рядом, в то время как она объясняла главврачу, что я перенашиваю ребенка, что это очень опасно и давно пора принимать меры. Уровень наград, вероятно, подействовал, ибо мне устроили такое, что спустя сутки, очнувшись матерью в палате на восьмерых, я, оглохшей дурочкой, питаясь тишиной и отсутствием боли, со сломанной раскладушки блаженно блуждала взглядом по запекшимся губам отрожавших товарок, в продолжение всей ночи пересказывающих друг другу, как и что было.
Только мама смогла совершить обмен Подмосковья на столицу, чтобы детям было где учиться.
И это она, уже после смерти отца, отвергла предложение руки и сердца давнего друга семьи, генерала в отставке, тайно влюбленного в нее, читающего лекции в ДОСААФ и выпрыгнувшего в свои неполные восемьдесят лет с парашютом на Северном полюсе.
Глава XXVI
«ЗА ЗДРАВИЕ МЕРИ!»
Парадный мундир ярко-синего цвета с золотым поясом и золотыми пуговицами. Еще вечером накануне мама отгладила его через марлю. Осталось пройтись по орденам зубным порошком. Склонившись над мундиром, отец чертыхается. Он вынужден менять дислокацию, чтобы прикрыть маленькие отверстия, очередной акт маминого вандализма. В период обострения наших отношений с Китаем она выбросила в мусоропровод добрую жменю высших китайских наград. На истошный крик отца: «Зачем ты это сделала, б.?..!» – всегда звучал один и тот же, воистину достойный Сократа, ответ:
– Они тебе, Сережа, не нужны.
Вообще, избавляться от всего, что ее окружало, было прямо-таки основной страстью хранительницы нашего очага. Ее вдохновлял вселенский минимализм. К изделиям китайских ремесленников она относилась с особой непримиримостью. Поскорее с рук долой. «Столовое серебро – это не модно», – объявляла мама, снося его в скупку. Выйдя из скупки, она охотно посещала парикмахерскую или покупала свой любимый торт «Идеал», действительно вкусный торт ленинградской кондитерской фабрики. Отец, наоборот, собирал, возрождал, разводил всяческую «живность». Розы и лимоны, загадочно изогнутые корни из леса, коллекции мхов и морской гальки – все находило приют в его кабинетах: в углах, на подоконниках. И только вся эта жизнь успевала выбросить первый бледный росток, пустить тонкий корешок, зацепиться усиком за жердочку, как тотчас возникала мама с идеей фикс – генеральной уборки – и в прямом смысле начинала разбрасывать камни.
Я думаю, она не один раз подбиралась и к его главным орденам, но они навечно приросли к мундиру. Косая планка с орденами Ленина и Красного Знамени, широкий благодушный орден Кутузова, стремительный, с золотыми лучами орден Суворова, тяжеловатый, с булавой – Богдана Хмельницкого, простая Звезда Героя.
Время не стоит на месте. Пора. Мама в коридоре терпеливо держит на руках тяжелую генеральскую шинель. Вот отец подбросит шинель на плечи, застегнет ее на все пуговицы, выгнет грудь дугой и, высоко задрав отменно начищенный блестящий сапог, шагнет из нашей квартиры прямо на Красную площадь, чтобы через час пройти во главе второй колонны родной Краснознаменной Военно-воздушной академии прямо по диагонали нашего телевизора.
Тем временем нас призывает предпраздничная суета. На балконе в больших изогнутых фарфоровых блюдах стынет залитым катком холодец. Массивные вилки и ножи ждут, когда их наконец перетрут специальной пастой, чтобы они посветлели. Наполеоновские коржи, крошась и хрустя, обламываются в наших руках, и мы сражаемся, чтобы сохранить их целостность и округлость. Оставаясь бдеть и кухарничать, время от времени мы перекликаемся, осведомляясь друг у друга только по одному поводу:
– Ну что, наши прошли?
Кто-то всегда остается на дозоре поближе к голубому экрану.
– Нет, Фрунзенская идет.
И внезапно ворвавшимся сквозняком, налетая друг на друга, как раз в тот момент, когда переносится нужный стул из кухни в гостиную и загораживает всем дорогу, мы застывали разинув рты, как те бандерлоги,
