иноземные (с заносчивым грифом «Columbia») пластинки Александра Вертинского, «котогый, чудно кагтавя», поет нам жалостные песни «пго чужие гогода».
В пору своих интернациональных командировок в Китай мой отец встречался с Вертинским в Шанхае, в конце тридцатых. Зная своего отца, я абсолютно уверена, что они закатывали пиры и пирушки, хотя вполне вероятно, что и общались под официальный черный байховый чай с лимоном в массивных серебряных подстаканниках. Все-таки Сталин`s times. Лучше бы, конечно, с пиром.
К сожалению, мой во многом талантливый отец не вел дневника, упоминая только в разговорах, что Вертинский так страстно стремился на Родину, помогал фронту медикаментами, писал прошения, что Сталин наконец разрешил певцу вернуться в СССР в 1943 году. Не менее талантливый Александр Вертинский, делая записи за границей, оставил свои впечатления о встречах во Франции с князем Ф. Юсуповым-младшим: «...высокий, худой и стройный, с иконописным лицом византийского письма».
«Боже, какой ужас! Какой худой! Выбросить его в окно» – реплика старшего брата на рождение Феликса.
Нестеровский отрок, ступающий по облитым луной полянам Архангельского. В детстве страдал лунатизмом. Играл в лунный теннис со статуями в парке. Слуги снимали спящего с высокой террасы и относили в кровать, матушка проводила рукой по мягким волосам и целовала. Золотое сечение проявляется на этих линиях лба, затылка, подбородка. Переплавленное золото Византии – в молодое русское вино. Четвертый Рим – и иному не бывать!
ДОРИАН ГРЕЙ
В петербургском обществе тебя сравнивают с уайльдовским Дорианом Греем. Gray. Но ты отнюдь не серость. Счастливый сын счастливого отца – твое имя. Графу Сумарокову-Эльстону единственная наследница князей Юсуповых, двадцатилетняя Зинаида, принесла в приданое баснословные богатства древнейшего рода ханов, султанов и цариц.
Над знатным родом высоко сияет не только венец славы. По легенде, за отказ от мусульманской веры (во времена царя Федора принимает православие их предок Абдул Мурза) пророк карает Юсуповых: отныне в живых будет оставаться только один ребенок, второй никогда не перешагнет рубежа двадцати шести лет.
В 1908 году, незадолго до двадцатишестилетия, погибает на дуэли от руки офицера конногвардейского полка старший сын Николай. Пережившая страшное нервное потрясение, от которого она так и не оправилась, поседевшая сорокасемилетняя Зинаида Юсупова никогда больше не танцует на балах, не устраивает их у себя во дворце, и ни один конногвардеец с тех пор не переступит порога их дома. По дуэльному кодексу среди офицеров, прежде чем вызвать обидчика на поединок, полк на суде чести обязан был дать разрешение на дуэль. Петербургский полк конной гвардии дал разрешение на дуэль, посчитав честь своего офицера оскорбленной.
А пока дети маленькие. За ними глаз да глаз. Малютка Феликс совсем умилителен. «Наш маленький „гля-гля“ весь день шутил, и я решилась перенести его в нашу спальню. Аппетит у него хороший, он все просит „ам“. Когда приехал Филатов, беби его принял с улыбкой и сам потребовал, чтоб его слушали и стучали! Он сам приподнял рубашку и открыл животик и грудь. Потом он взял из рук доктора инструменты и начал сам стучать по своим ножкам. Филатов был в восторге и долго играл со своим маленьким пациентом, который теперь принимает его так благосклонно».
Обстоятельства не позволяют семье постоянно находиться вместе. Муж служит, долг жены сопровождать его, и тогда в ход идут письма. Матушка обращает внимание сына на то, что он – будущий хозяин, ему всем управлять.
Десятилетнему – в Крым: «Напиши мне, много ли цветов в Кореизе и много ли будет винограда? Как молодой хозяин, ты должен все это знать!»
«Не ленись, работай мозгами». И он работал, после обучения в Оксфорде заказывает телеграммой из Англии породистый рогатый скот для Архангельского: «Please send me one man cow and three Jersey women».
Сердцем дома была комната матери, в которой всегда стояли цветы. Здесь она пила чай с сыновьями, Феликс читал вслух. Любимым занятием младшего сына было смотреть, как матушка одевается на бал. Хотелось самому облачиться в шелка, навесить бусы, нанизать перстни. Тебя обвиняют в страсти к переодеваниям. Ну да, как-то со своим шурином Володей, выпросив парики и утонув во взрослых женских шубках, вы сбежали на Невский – почти побег в Америку, – а потом в ресторан. Глоток шампанского, порвали нитку жемчуга. Вам по тринадцать лет. Директор ресторана пришлет счет отцу, после чего вас запрут в своих комнатах на неделю.
В тринадцать лет я переодевалась в любимых ковбоев: фетровая шляпа, рисованные усы. В девятом классе, в воскресенье, уговорив сестру и верную подругу, я храбро вошла с ними в ресторан «Арагви», в те годы один из самых пафосных в Москве, и, значительно помолчав над картой меню, заказала на обед три порции капусты по-гурийски. Краснея в цвет гурийской капусты от сознания того, что происходит что-то взрослое, роковое, мы провели в ресторанном зале два часа. Напротив нас – красочное панно, на котором, на фоне огромного, лежащего на земле царь-колоколом кувшина, довольный вождь во френче беседовал с не менее довольными грузинскими крестьянами – кажется, и нам подмигивал своим черным глазом. Управившись с капустой, достойно проведя воскресный обед в настоящем ресторане, мы оставили вежливому официанту отложенные и подсчитанные заранее чаевые.
Твой старший брат с актерскими наклонностями также не прочь втянуть тебя в истории. Однажды присутствовавший на спектакле в парижском театре английский король Георг VII обратил внимание на чрезвычайно красивую молодую леди в первом ряду. И опять надо было давать деру. А сколько всего было в Оксфорде, откуда ты регулярно отсылал письменные отчеты домой! Именно в Англии тебе выпал один из первых опытов проявить неслыханную щедрость: заплатить приличный карточный долг за сокурсника, которому грозила тюрьма.
Как я люблю тебя и за то, что, обожая охоту, ты бросил охотиться, услышав крик раненого зайца. Бросил ружье и заплакал, сидя на пеньке, и старый актер Малого театра, когда возникшая перед ним маленькая куропаточка стала бесстрашно наседать на его сапоги, пытаясь отвлечь от гнезда.
Еще сто лет назад в России по пущам, лугам и перелескам было столько зверья и птицы.
Мой отец, как и большинство его фронтовых друзей, страстно любил охоту. У него были знаменитые ружья, верные пойнтеры и сеттеры. Но его обугленное в войнах сердце позволяло ему сбивать оглохших на току от любви глухарей и расстреливать в упор обнимающихся и целующихся зайцев.
О военной карьере для сыновей мечтал Феликс Феликсович Юсупов. Но рок вырвал из семьи старшего сына. А младший, не озабоченный пока карьерой, не знал, чем по-настоящему ему бы хотелось заниматься. Как-то во дворце, разговаривая с Феликсом (что он уж ей там наговорил), Александра Федоровна заметила мужу: «А знаешь, Феликс – революционер!» Император взглянул на него своим светлым, чуть недоуменным взглядом, как с поясного портрета В. Серова, и – улыбнулся.
«КАЧНУ СЕРЕБРЯНЫМ...»
Как-то отец затащил к нам в дом парочку эмигрантов. Русских эмигрантов из Австралии, определенно, из семей первой эмиграционной волны. Именно затащил с улицы. Вернее, из того же ресторана «Савой», где он любил обедать. Несмотря на то что родом он был из самой бедной семьи, а в детстве даже батрачил, как только он вышел в люди, и даже в генералы, он приобрел те же самые привычки, что и исторически правящие классы. Он любил вкусно поесть в хорошем ресторане. Если воскресный обед планировался дома, то закупить окороков, и непременно в Елисеевском. В Елисеевском магазине отоваривался и Вертинский. Можно предположить, что Александр Николаевич стоял в очереди к вальяжному продавцу, нарезавшему тонко розовую ветчину, порой впереди отца, иногда за ним. Еще отец любил балет в Большом театре. И он
