давно мечтавшей познакомиться со старцем. Встречу несколько раз переносили, наконец назначили на шестнадцатое декабря. Подвальное помещение, где предполагалось потчевать Распутина ужином Борджиа, задекорировали под гостиную – с креслами, шалями, канделябрами, медвежьей шкурой на полу. За полночь князь Феликс Юсупов уехал за Распутиным, с ним – доктор Лазоверт, в роли шофера. Оставшиеся во дворце Владимир Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович, поручик Сухотин занялись делом: белый порошок цианистого калия подсыпать в пирожные с розовым кремом, строго с розовым, не перепутать. И того же яда – в мадеру. Закончив с угощением, замерли в ожидании перед окнами на втором этаже. Жадно курили.
Далее все замелькало, как на старых кинолентах. Заслышав шум автомобиля, с возгласом «Едут!» Пуришкевич отшатнулся от окна. Одновременно поручик Сухотин ставит пластинку «Янки-дудль» – знак, что у княгини наверху гости. Со двора доносится топот ног, стряхивающих снег, и низкий густой бас: «Куда, милой?» Выждав некоторое время, заговорщики выглянули на площадку лестницы и замерли у перил в следующем порядке: с кастетом в руке, первый – Пуришкевич, за ним – великий князь Дмитрий Павлович, следом – поручик Сухотин, последний – доктор Лазоверт. Того, что жаждали услышать, хлопанья пробок от бутылок, не происходило. Спустя полчаса уловили слухом, что дверь внизу приоткрылась. Все тотчас бесшумно кинулись наверх, в кабинет Юсупова. Следом туда вошел сам хозяин:
– Представьте, господа, это животное ничего не пьет и не ест.
Предложили ему вернуться вниз и ждать. Юсупов вышел. Заговорщики вновь занимают свои места у лестницы. Наконец долгожданное хлопанье пробок. Застыли в тех же позах и в том же порядке еще на добрых полчаса.
– Ничего не понимаю, – шепчет Пуришкевичу Дмитрий Павлович, – на него что, цианистый калий не действует?
Быстро поднялись в кабинет. Через пять минут появился Феликс, бледный и расстроенный:
– Нет, невозможно. Представьте, выпил две рюмки с ядом и съел несколько пирожных.
Решили, что яд должен подействовать, что Феликсу надо возвращаться в подвал. Юсупов направился к лестнице.
Тем временем доктору Лазоверту стало совсем плохо. Он то нервно шагал по кабинету, то, краснея, хватался за голову.
– Что с вами, доктор?
– Мне дурно.
Потом он исчез. По поведению бедняги доктора очевидно, как мало обыкновенный человек способен на преступление. Только Пуришкевич собрался идти искать Лазоверта, как тот сам ввалился в комнату, посеревший, в испарине:
– Мне стало совсем дурно. Я вышел во двор и свалился в обморок. Но снег освежил меня.
Через десять минут, с заверениями, что яд не действует, Феликс появился в кабинете в третий раз. Теперь решили спускаться все вместе. Юсупов сунул в руки доктору каучуковую гирю, но тот ответил, что едва ли будет в состоянии что-либо сделать, так как сам еле передвигается. Осторожно, гуськом двинулись к лестнице, и только было спустились до середины, как великий князь, сделав всем знак остановиться, отвел Юсупова в сторону. Снова вернулись в кабинет, где князь обратился к Пуришкевичу:
« – Владимир Митрофанович, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я его застрелил? Это и скорее и проще.
– Пожалуйста, – ответил я, – вопрос не в том, кто с ним покончит, а в том, чтобы покончить, и непременно этой ночью.
Не успел я произнести эти слова, как Юсупов быстрым, решительным шагом подошел к своему письменному столу и, достав из ящика браунинг, быстро повернулся и твердыми шагами направился к лестнице» (В. М. Пуришкевич. Дневник).
Заговорщики заняли прежние позиции. Не прошло и нескольких минут, как раздалось два звука: глухой звук выстрела и звук грузно падающего тела. Кубарем скатились вниз. Кто-то задел штепсель, отчего электричество погасло. Толкнули дверь в столовую, зажгли свет. На полу у камина – распростертое тело огромного мужика со спутанной бородой. На белой медвежьей шкуре ни единой капли крови.
Шел четвертый час ночи. Надо было торопиться. Великий князь, доктор и поручик, забрав одежду, повезли ее сжигать. Юсупов вроде прошел на половину родителей. Пуришкевич оставался в кабинете. Какая-то сила, как вспоминал Владимир Митрофанович, опять заставила его выйти на лестницу. К своему ужасу, он услышал снизу дикий, душераздирающий крик Юсупова: «Пуришкевич! Стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает!»
Из дневника Пуришкевича: «Снизу стремглав бросился вверх по лестнице кричавший, оказавшийся Юсуповым; на нем буквально не было лица; прекрасные большие голубые глаза его еще увеличились и были навыкате; он в полубессознательном состоянии, не видя почти меня, с обезумевшим взглядом, кинулся к выходной двери на главный коридор и пробежал на половину своих родителей».
Куда же еще бежать от ночного кошмара, как не под крыло матушки?
То, что тем временем увидел Пуришкевич в приоткрытую дверь, было невероятно. Распутин бежал по двору, по рыхлому снегу, с криком: «Феликс, Феликс, все скажу царице!..»
По воспоминаниям Юсупова, восставший из мертвых Григорий Ефимыч неожиданно вцепился своими ручищами ему в горло и начал душить. Князь еле оторвал его руки от себя. Но, скорее всего, Феликс отскочил в ужасе от «агонизирующего Франкенштейна», вряд ли бы он так просто вырвался из объятий Гриши, у которого была недюжинная сила. Но у князя была отменная реакция. Он был второй теннисной ракеткой России (первой ракеткой – Владимир Набоков). Когда Распутин пытался схватить его, Феликс пантерой отпрыгнул в угол и бросился опрометью из подвала, инстинктивно – на половину матери, под защиту.
Качаясь, грузно оседая в снег, Григорий бежит вдоль узорчатой ограды. Пуришкевич знает, что упускать Распутина нельзя. Он стреляет по нему два раза – и оба раза промахивается. На третий раз, закусив кисть руки, чтобы сосредоточиться, он прицеливается и попадает тому в спину. Распутин падает.
Все, кто был в ту ночь во дворце на Мойке, договорились между собой никогда не упоминать и не выдавать обстоятельств заговора. В последующие дни в Петрограде только и разговору, что об убийстве Распутина. В Михайловском театре публика устроила великому князю Дмитрию Павловичу овацию. Зинаида Юсупова поздравила сына телеграммой. Вторая, ободряющая, пришла от великой княгини Елизаветы Федоровны.
Но России уже ничто не могло помочь, она была обречена.
На обращение клана Романовых в защиту великого князя Дмитрия Павловича царь ответил краткой резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством... Удивляюсь вашему обращению ко мне».
Наказание не было слишком суровым. Великого князя Дмитрия Павловича отправили в Персию. Феликса – в ссылку, в его имение Ракитное в Курской губернии. В Ракитном молодой барин проводил время по-барски: днем в открытых санях – «мороз и солнце» – катались на тридцатиградусном морозе, по вечерам читали вслух.
В Париже, в самом почтенном возрасте, Юсупов начал рисовать. И, что бы он ни начинал, из-под его пера выходили отвратительные личины из окружения гоголевского Вия. Любой психоаналитик средней руки объяснил бы ему, что спустя полвека его подсознание все еще сервирует для него на белой скатерти розовые корзиночки с кремом.
ИСХОД
Хлудов. Как могли вы вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны? Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать? Вы стали причиной моей болезни!
Главнокомандующий. Я не держу вас, генерал.
