Не парализованным зверьком под магнетическим взором революционного удава встречает Феликс 1917 год. В самые растерянные дни он собран и деятелен. Он – «гля-гля-гля» – взбивает под собой ряску и остается на поверхности. К весне семнадцатого года многие петербуржцы бежали в свои крымские поместья, где было еще относительно безопасно. В свое имение Кореиз перебирается и семейство Юсуповых. Но уже в мае Феликс срывается из Крыма. Он придумывает себе задание – забрать из дворца на Мойке два шедевра фамильной художественной коллекции, два холста Рембрандта – «Мужчина в широкополой шляпе» и «Женщина со страусовым веером». В Северной Пальмире – неспокойно: перестрелки, трупы на улицах. Возвращается в Крым в разрушенном спальном вагоне, ввосьмером в одном купе. В другой раз князь вызвался сопроводить в Петербург жену, решившуюся пожаловаться на обхождение с Романовыми в Ай-Тодоре главе Временного правительства Керенскому. В Зимнем дворце Керенский любезно выслушал княгиню, севшую в хозяйское кресло, глава правительства – скромно в гостевое, и даже прислал своего человека в Ай-Тодор – инспектировать. Человечек от Керенского сам панически боялся товарищей из Ялтинского ревкома.
Пока ждали свидания с Керенским, на Мойку приходили просить приюта знакомые и незнакомые. «Нелегко было устроить и накормить всех», – записывал Юсупов в своих воспоминаниях.
Осенью Феликс снова собирается на вокзал: ему надо в Петербург из пока еще свободного Крыма – перепрятать драгоценности и заодно забрать из Аничкова дворца, для Марии Федоровны, ее ценные вещи. Последнее не удалось, в силу уже проведенной в Аничковом экспроприации. Накануне отъезда – последнее свидание с Елизаветой Федоровной в Марфо-Мариинской обители, последнее ее благословение. Внезапно объявившиеся двое в штатском почти силой увозят его в Киев. Чтобы подать семье весть в Крым о том, что он жив, ему приходится под шальными пулями практически ползти до телеграфа.
Через неделю – очередной прыжок в Петербург, как если бы родной город, прозревая неизбежность его пожизненного изгнания, все требовал его к себе, все не отпускал, прощался. А это – Петербург 1918 года, где уже под арестом великие князья, где после ночных выстрелов наступают неприкаянные рассветы, за которыми – «окаянные дни».
С теми же ангелами-хранителями, позднее выяснится, масонами – возможно эскорт, организованный его тестем Александром Михайловичем, – Феликс в закрытом вагоне возвращается в Крым. Сандро, кроме того что основоположник русской авиации, масон, член нескольких лож, автор книг о «божественной интуиции». Божественная интуиция в те дни лаконично отбивала в сердце азбукой Морзе: «бежать».
...Бежать! Бежать в Крым, «к Роману Хлудову под крыло».
В Одессе два затянутых, с аксельбантами, адъютанта в три часа ночи вытаскивают из постели только что уснувшего после концерта Вертинского.
– Господа, три часа ночи! Я устал! Я хочу отдохнуть.
Адъютанты любезны, но непреклонны:
– Его Превосходительство изъявил желание видеть вас.
Сопротивление бесполезно. На вокзале, в пульмановском вагоне, за столом, компания из десяти офицеров. Вокруг – хаос и беспорядок, опорожненные бутылки из-под вина, разбросанные бумаги. На столе в чашке – кокаин. Статная фигура генерала Слащова; справа – генерал знакомит – ординарец в черкеске: юнкер Нечволодов – Нина, дважды спасшая его от смерти. Вертинский запомнил ее коротко стриженной, нервно курившей, с серыми сумасшедшими глазами. Генерал Слащов-Крымский – прототип генерала Хлудова в пьесе М. Булгакова «Бег». Юнкер, верная подруга Нина, – Люська из той же пьесы.
«Я внимательно взглянул на Слащова. Меня поразило его лицо. Смертельно-белая маска с ярко- вишневым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза. Он был напудрен. Пот стекал по его лбу мутными молочными струйками» (А. Вертинский. «Дорогой длинною»).
Напудренных матросов в Кореизе лицезреет перед собой и Феликс. Добра от таковых не жди. Но находчивость молодого князя, его выдержка выправляют, казалось бы, безнадежные ситуации. Вот врывающаяся компания вооруженных матросов – арестовывать отца, Юсупова-старшего. Чтобы потянуть время, Феликс просит предъявить ордер на арест. Пререкаясь, двое отправляются за ордером. Не дождавшись их возвращения, спустя несколько часов убрались и остальные.
Вот в глухую полночь, в ожерельях и брошах, с лозунгами «Смерть собственникам!», «Смерть буржуазии!», – просто бандиты. Морская кавалерия. «Что это, собственно, такое – морская кавалерия?» Но – русский мистраль гостеприимства, откупоренная в компании бутылка вина, наконец, прозвучавший в исполнении хозяина на рассвете, под гитару, цыганский романс – и вполне довольные кавалеристы в замазанных кровью и пудре тельняшках убираются восвояси под теми же лозунгами, что и пришли.
Холодок дула нагана ощутил на рассвете у своего виска и великий князь Александр Михайлович.
Но выдержки хватает не у всех, особенно тяжело женщинам. В Ай-Тодоре они практически под арестом. «Мы все ужасно нравственно страдаем...» – запишет в дневнике великая княгиня Ксения Александровна. А что пришлось пережить императрице Марии Федоровне, уже простившейся, отрыдавшей на перроне в Могилеве – «не рыдай мене, мати» – расставание, не веря, что навечно, с сыном Николаем.
Тогда же Феликс делает еще одну попытку изменить ситуацию, участвовать в событиях: вместе с шурином решает записаться в армию Деникина. Им отказывают ввиду близости к семейству Романовых – это не приветствовалось из-за политических соображений обеими сторонами.
В эти дни поразительна оставленность одних людей другими. О чем и тосковала императрица. А где же «за други своя»?
Никто не заступился, не защитил семью, что на протяжении трехсот лет дарила Россию «великими», «миротворцами», «освободителями».
Никто не встал на защиту, не окружил царя кольцом верноподданных. Кого мы видим рядом с ним, не считая слуг? – одного только доктора Боткина, доктора самого-то беспомощного, из тех, что теряют калоши и пенсне. В обширнейшем российском уезде доктора, по Чехову, возможно, оставались единственно порядочными людьми.
Исторический эпизод. При осаде крепости в Персии Александр Македонский, одним из первых перебравшись через стену, на протяжении нескольких часов оставался один по ту сторону крепостного вала, отражая удары врагов. Воины, обожавшие своего царя, в таком количестве одновременно бросились на приставные лестницы, что те, не выдерживая веса, несколько раз опрокидывались.
Главнокомандующий белыми силами барон Петр Врангель знает, что никто не станет его спасать. Но он должен спасти армию.
Главнокомандующий. Нет, тут не болезнь. Вот уж целый год вы омерзительным паясничеством прикрываете ненависть ко мне.
Хлудов. Не скрою, ненавижу.
Главнокомандующий. Зависть? Тоска по власти?
Хлудов. О нет, нет. Ненавижу за то, что вы меня вовлекли во все это. Где обещанные союзные рати? Где Российская империя? Как могли вы вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны?..
Главнокомандующий. Я не держу вас, генерал.
Хлудов. Гоните верного слугу?.. «И аз, иже кровь в непрестанных боях за тя, аки воду, лиях и лиях...»
Главнокомандующий (
Хлудов. Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?
Никто не прилетел на «фарманах» за великим князем Александром Михайловичем в Ай-Тодор; что так можно спасать, догадается спустя полвека Отто Скорцени, приземлившийся на легких самолетах в недоступных Апеннинах выручать дуче. Однако в случае с великим князем с большой долей вероятности можно утверждать, что своему спасению он был обязан именно летчикам. Назначенный комендантом в Ай- Тодор матрос Задорожный первым делом объявил Александру Михайловичу, что служил у него в авиашколе в 1916 году. К тому времени в Качинской школе было две тысячи летчиков, всех их, конечно, князь помнить
