– А что было дальше? – поинтересовалась Касильда, после того как дон Росендо живо изобразил и свой испуг, и радость по случаю чудесного избавления.
– Ничего, – пожал плечами тот, – шар вылетел сквозь прореху в винограднике, а я отправился спать, чтобы набраться сил перед дорогой…
«Значит, меня он ночью не видел, – с облегчением вздохнул падре. – Впрочем, не исключено, что вся эта история либо пригрезилась этим краснокожим дьяволам, либо они сами сочинили ее, чтобы поглумиться надо мной…»
Успокоив себя этой мыслью, падре запил водой последний кусок лепешки и, поднявшись с земли, направился к своему ослу.
– Куда вы собрались, сеньор? – негромко крикнул ему вслед дон Росендо. – Через полчаса станет так темно, что ваш Микеле не сможет разглядеть собственного копыта…
– А разве мы не взяли с собой факелы? – спросил падре, оглядываясь на него.
– Взять-то мы их взяли, – ответил дон Росендо, аккуратно обрезая ножичком кончик сигары, – но я плохо представляю себе, как вы будете прорубаться сквозь заросли чаппараля с факелом в одной руке и мачете в другой… К тому же это прекрасное место для ночлега, и я не вижу причин, отчего бы нам здесь не остановиться.
– Мне казалось, что вам не терпится взглянуть на каменных истуканов, – проворчал падре.
– Да, но не до такой степени, чтобы обдирать в кровь морду вашего симпатичного ослика, – рассеянно ответил дон Росендо, выпуская в потемневшее небо сизую струю сигарного дыма.
В рассеянном свете вечерних сумерек путники стали располагаться на ночлег. Дон Росендо расстелил на земле коническую скатку походного шатра, пропустил в петли бамбуковые шесты и с помощью падре и Касильды воздвиг эту конструкцию неподалеку от торчащего из травы камня. Затем он откинул треугольный кусок холста, прикрывавший вход в шатер, и, забравшись внутрь, расстелил вокруг центрального шеста три плотные войлочные попоны.
– Вот и все, ночлег готов! – весело воскликнул дон Росендо, вылезая наружу. – Места на всех хватит!
– Благодарю вас, сеньор, но мы с Микеле привыкли жить сами по себе, – поджал губы падре. – К тому же я и так порядочно стеснил вас нынешней ночью…
– Оставьте, падре! – замахал руками дон Росендо. – В этой глуши мы с сестрой рады любому гостю…
– Тем более позвольте мне… – подчеркнуто сухим тоном перебил падре.
– Нет-нет, не подумайте, что мы готовы распахивать ворота перед любым проходимцем, – спохватился дон Росендо. – Беседа с вами доставила нам истинное наслаждение…
– Да? – удивился падре. – А я всегда боюсь сбиться на проповедь и тем самым преступить один из основных законов жизни…
– Какой же? – спросила Касильда.
– Всему свое время и место, – скорбно вздохнул падре. – И как никто не в силах избрать время и место своего рождения, так же никто не имеет права определять место и мгновение собственной смерти, ибо и само солнце не властно изменить свой путь, сколь же ты, человек, ничтожнее небесного светила… – Падре умолк и устремил взгляд в густые переплетения ветвей над остроконечным куполом шатра.
– Интересная мысль, продолжайте, падре! – уважительно прошептал дон Росендо.
– Нет-нет, не стоит, – пробормотал тот, опуская голову и прикрывая лицо складками капюшона. – Я же сказал: всему свое время имеете…
С этими словами падре повернулся спиной к шатру и пошел по тропе, на ходу вытаскивая из-под сутаны мачете. Проходя мимо разложенного у костра походного скарба, он молча взял с земли приготовленный факел, ткнул просмоленной пенькой в россыпь углей, а когда пламя вспыхнуло, направил его мятущийся свет на густые переплетения ветвей, образовавшие над тропой низкие колючие арки. Дон Росендо и Касильда стали расседлывать лошадей и мулов, развешивать мешки с провизией на тонких упругих ветвях, запасаться хворостом на ночь, и к тому времени, когда со всеми этими делами было покончено, падре успел проложить в кустарнике целый туннель, выстланный мелко нарубленными ветками. Микеле, по-видимому, привыкший к чудачествам своего хозяина, уже без всяких призывов топал следом за ним, подбирая из-под копыт свежие побеги.
И вдруг откуда-то из предполагаемого конца туннеля послышался страшный треск и вопль, сменившийся звуком глухого удара и яростным проклятием, весьма отчетливо прозвучавшим в сыром вечернем воздухе. Вслед за этим раздался истошный рев Микеле, а когда дон Росендо кинулся в туннель, осел едва не отбил ему печень своими брыкливыми копытами.
– Кончай дурить, проклятая скотина! – рявкнул на него дон Росендо, но слова эти возымели на патриаршего осла действие, совершенно обратное желаемому: он взревел еще пуще и, подняв хвост, с треском пустил в своего обидчика длинную вонючую струю. Дон Росендо метнулся в сторону, в клочья разодрав куртку об острые колючки, но этот маневр позволил ему проскочить мимо ослиного бока и, избежав копыт, ухватить упрямую скотину за уздечку.
– Падре, что с вами? – крикнул дон Росенде, вглядываясь во мрак между обрубленными ветвями и сильной рукой удерживая на расстоянии оскаленную морду Микеле.
– Со мной, кажется, все в порядке, – послышался слабый голос откуда-то из-под земли, – но если бы ветви чаппараля не были насквозь пропитаны водой, то сейчас я разговаривал бы уже не с вами, почтеннейший дон Росендо, а с самим апостолом Петром…
– И о чем бы вы с ним говорили? – ухмыльнулся успокоенный дон Росендо, осторожно, на ощупь, продвигаясь в направлении голоса.
– Первым делом он бы спросил: какие грехи, несчастный, привели тебя на костер Святой Инквизиции? – слабым голосом простонал падре уже откуда-то из-под самых ступней дона Росендо.
– О чем вы, святой отец!? Какой костер? Какая инквизиция? В этой глуши да еще в наше время? –
