– Свет уберите. Больно, – неужели это мой голос? Мычание какое-то.
Свет погас. А я почему-то ощутил в локте что-то неприятно твердое.
– Сейчас, Майер, я капельницу поменяю, станет легче.
– Саля, что здесь? – я нашел в себе силы спросить.
– Здесь свои. Тебе плохо после операции, – почему я раньше не замечал, какой добрый голос у Сали?
– Танильга…, – я попытался спросить и не смог.
– Она придет, – это было последнее, что я запомнил.
За окном шел снег. Он заглушал звуки города и делал белым не только улицу, но и дома, небо и воздух. Странно, ранняя осень и снег.
– О! Ты уже проснулся! Я думала, что ты и без лекарств будешь спать ещё месяц, – это был голос Танильги.
Нормальная реакция человека – повернуться на голос, отозвалась резкой болью в животе и голове. Я просто пискнул от неожиданности.
– Ой, Майер! Извини. Я дура! – Танильга подошла со стороны окна. – У тебя ещё не все зажило. Как ты?
– Я? Я так, – а что ещё сказать? – А где я?
– Ты у своих, – успокоила Танильга.
– А свои кто? – я даже не соображал, шучу я или всерьез спрашиваю.
– Свои – это твои! – не очень понятное объяснение. – Ты не хочешь попробовать поесть?
– Пить хочется. И семечек жареных, – почему-то хотелось семечек.
– Ну, с семечками повременим. А попить, – обрадовалась Танильга, – сейчас сока попьешь!
А как, интересно, я буду пить? Я вдруг отчетливо понял, что даже приподнять голову не смогу. Танильга, исчезнув из моего поля зрения, позвякала какими-то склянками, ложками и наклонилась надо мной.
– Попробуй рот чуть приоткрыть. И пей с ложечки сок манговый.
Приоткрыть рот оказалось непросто. Челюсти разжимались только чуть-чуть.
– Что это со мной?
– Не страшно! Так всегда бывает после травмы головы, а у тебя кости черепа только срослись.
Ничего себе, подробности. А сок оказался вкусный.
– Нет, только одну ложечку. Может стать плохо. Ты почти месяц на искусственном питании был, – да, видать крепко меня придавило.
– Был? А я вообще ещё есть? – уже совсем выбившись из сил, спросил я.
– Ну, теперь есть! А вот когда тебя после операции вытаскивали… Это было страшно. Ладно спи. Попробуй сам уснуть.
– А почему снег?
– Скоро Новый год.
– А елку наряжать будем? Дети любят.
– Да. Дети любят, – тоже мне. Взрослая.
– Танильга, а кто-то из взрослых есть? И…, – тут меня вдруг как током стукнуло, – Кондор?
– Он не знает, где я. А взрослые – есть Саля. Она тебя спасла.
– Как она меня спасла?
– Она тех четверых… Я никогда не думала, что можно с сорока метров вашим пистолетом… Спи.
Сон был спасением от этого нового безумия.
Глава двадцать девятая
Уже больше недели я вижу только Салю. Она также легко, как управлялась со всеми делами в офисе, варила кофе и защищала меня от дурацких посетителей, теперь выполняла работу медсестры, сиделки, няньки и духовника. Совсем не больно делала перевязки. Поила сначала из ложечки, а потом из стакана разными соками-бульонами. И не давала скучать. Самый захватывающий рассказ был естественно о том, как меня спасали.
Тогда, расплатившись кредиткой в баре и совсем потеряв чувство реальности, я практически подписал себе смертный приговор. Вернее, подписал его гораздо раньше, а тут просто отдал приказ на исполнение. Впрочем, не в первый раз. На счастье Танильга, вернувшаяся из Катанги после почти полугодового отсутствия, была начеку. Зная, что на этот раз все будет проще и надежнее, чем массированные атаки с треугольниками, она позвонила Сале.
– Саля, она мне сказала, что ты уложила тех уродов какими-то особо меткими выстрелами. Откуда у тебя это? – я всегда считал, что доблестью секретаря-референта является отнюдь не стрельба по мишеням. Хоть там и бегущий болван.
– Майер, ты забыл, – засмеялась Саля. – Я ведь говорила, что уволилась из рядов за несколько лет до
