совершенно не занимает.
Важнее всего — выступить во что бы то ни стало со своим собственным предложением, выступить на-авось. И это «авось» к горю нашему нередко влечет за собою много бед. в первую голову нам же самим, принявшим «закон — авось» за мудрый совет.
10 декабря 1917 г.
Районному Совету было поручено в конце декабря созвать новый Областной съезд, на котором, между прочим, была бы сконструирована окончательно районная власть. Мы властвуем, следовательно, только две недели. А дела возложено на нас такая масса, что, дай бог, и в два года управиться. Всего на двенадцать человек, но относительно троих можно наверное сказать, что ни разу сюда и не заглянут.
Не по лени, не по прихоти, а просто дело встанет, если они переберутся сюда на новую работу. Остается девять человек. Один взял совершенно не ко времени отпуск на четыре дня, у другого срочнейшие дела по коллективному договору; дальше идет уездный комиссар, за ним редактор газеты и т. д., и т. д. Это уж не работники в районном Совете. Им и без того работы по горло. Так уж оно и выходит, что нам с Наумычем придется все принять на себя.
Сегодня мы подготовляли материал по обложению торговых, промышленных и прочих предприятий, увеселительных заведений и проч. единовременным налогом в фонд районного и местных Советов. А что принять за основу, какую норму принять? Этого мы совершенно не знаем. Гадали, гадали и порешили брать за каждого работающего в предприятии один рубль с фабриканта, 10% с увеселительных заведений и т. д.
Затем отправились осматривать фабрикантские дома под районный Совет.
Лезли к ним во дворцы и заставляли бледнеть их перепуганные, растерянные лица. Они водили нас по комнатам и предупредительно показывали и рассказывали какие-то небылицы и пустяки. Уверяли, что им некуда будет деваться, что их выгоняют напрасно и проч., и проч.
Характерно, что каждый указывал на другие фабрикантские дома и уверял, что они удобнее, давно пустуют и вообще совершенно, по-видимому, готовы для реквизиции. Пришлось успокаивать, что «своевременно, дескать, и до них доберемся».
— Так вы уж лучше перевешали бы нас, что ли, — вскрикнула дама Витова.
— А это будущее покажет, — отвечаем ей.
Раскраснелась, разволновалась, так и пышет, так и мечет, а бессильна. А потому лишь больше злится и свирепеет.
13 декабря 1917 г.
Съезд закончился 8-го. Завтра 14-е. А Совет еще и не начинал работать как следует, ибо то, что он сделал, слишком малозначительно. Послали телеграмму народным комиссарам, чтобы они утвердили наших областных комиссаров труда и промышленности.
Заслушали и приняли декрет об обложении. С этим декретом сидели, по крайней мере, часа три, безбожно путались в разрядах, в промысловых свидетельствах и проч., тогда как знающему тут было бы дела всего на 15–20 минут.
Только Асаткин и вывозил, но он часто отлучался, а мы одни отвлекались и говорили не по существу. Разговор не по существу был логическим следствием нашего полного незнания дела и нащупывания вслепую там, где просто надо было твердо и кратко привести требуемую цифру.
Сегодня, 13-го, по моему предложению разбились на комиссии:
1) промышленная (Могилевский, Разумов, Короткое, И. И.),
2) труда (Асаткин, Шашунов, Климохин),
3) по организации съезда (Наумов, Зарецкий, Фурманов),
4) по конструированию власти и новой губ. (Станкевич, Почерников).
Надо думать, что работа пойдет успешнее. А то сойдемся, говорим, говорим, а толку решительно никакого. Вопросы перед нами стоят открыто, только не знаем, с которой стороны к ним прикоснуться. К примеру — мануфактурный вопрос. В мануфактуре везде страшная нужда. Приезжают к нам со всех концов России, приезжают из армии, из тыловых частей, едут крестьяне, едут рабочие, а мы даем один ответ:
— Ни аршина дать не можем, ибо у нас люди с голода помирают. За ноябрь мы получили всего по четыре фунта. Голоднее нашего города нет. Всю мануфактуру мы направляем в райпродуправу. Она ее огромными массами перебрасывает в хлебородные губернии в обмен на хлеб… Не можем, товарищи…
Так мы всегда отвечаем приезжающим делегатам. Все здесь, казалось бы, просто, понятно и веско, но на деле оказывается совсем иное. У райпродуправы, оказывается, нет никакой закономерности, никакого плана использования мануфактуры. Отсылают ее, как бог на душу положит. Наш район завален мануфактурой. Из Тейкова, например, сегодня сообщали, что все склады забиты и дальше некуда класть. У нас в Иванове тоже колоссальнейшие запасы — на много десятков миллионов рублей.
Необходимо срочно разгрузиться, ибо рабочим нехватает на дачку, и фабриканты уверяют, что в деньгах у них большой затор.
Что-то надо сделать с райпродуправой, в этом никто не сомневается, но никто еще и не знает, с которого конца к этому делу подойти. Вообще чувствуется беспомощность и неуверенность на ряду с решительностью и большой смелостью в критические моменты, когда требуется проявление силы, а не знания, не опыта.
Много, много работы дано Совету. Подумаешь и закручинишься: а кто же делать-то будет эту работу? Ведь, мало одной нашей преданности, беззаветной преданности рабочему делу, мало смелости и решительности, мало бескорыстия и честности, — нужно знание, холодное, отчетливое знание дела. А у нас его нет. У нас нет, а те, что им обладают, не идут и никогда не пойдут к нам, ибо они в большинстве своем наши открытые враги.
Тяжело, товарищи, ой, тяжело! В могилу — и то легче.
17 декабря 1917 г.
У нас в максималистской группе всего восемнадцать-двадцать человек. Когда спрашивают сторонние: почему вас так мало, — спокойно и даже высокомерно мы отвечаем:
— К нам не так-то легко попасть. У нас подбор строгий. Для количества мы не берем. Мы строго процеживаем. Нужна рекомендация, убежденность, согласие взять на себя определенную функцию, работать для партии. Двери мы никому не закрываем: милости просим, приходите, — по вторникам и воскресеньям у нас очередные собрания, изучаем политическую экономию, свои дела разрешаем, — приходите и слушайте; числитесь кандидатом в члены, а когда мы увидим, что вы готовы, запишем и в члены…
Когда говорим, мы сами верим, что все именно так обстоит.
Но если присмотреться, — идейных максималистов нет.
У одних неопределенно анархические склонности и никаких знаний; другие — самые заурядные мещане, мало пригодные для боевой, кипучей борьбы за максимализм; третьи — просто политические младенцы, попавшие «по знакомству» через двух-трех членов, уже состоящих в группе. Сознания групповой связанности у очень и очень многих недостает. Работа в группе сильно хромает.
Лично мне работать некогда. Советская работа, как более крупная и ответственная, не дает возможности отрываться, захватывает целиком. Где важнее быть: в Совете или у максималистов? Я думаю, что в Совете.
Мы сами обкрадываем себя. Потому обкрадываем, что некультурны, что неправильно зачастую понимаем, едва осознанное свое гражданское право и гражданскую обязанность.
Исполнительным комитетом Иваново-Вознесенска было постановлено не продавать и не выдавать временно ни одного аршина ситцу, а член того же Исполнительного комитета, Барабанов, пришел в свой фабричный комитет, набуянил, изломал стул и получил-таки свои 15–20 аршин.
Член Иваново-Вознесенской мануфактурной управы, Терентьев, уличен в изделии фальшивых ордеров на получение ситца. Документы в милиции.
Красногвардейцы, реквизируя муку, часто тут же перекупают ее «по дешевке» у перепуганного
