Том 5. Путь к большевизму

Вот и проложил… Только жаль, что ты, заступник народный, не увидел, не дожил до этой прекрасной поры…

22 марта 1917 г.

Открыла работу Культурно-просветительная комиссия при Революционном комитете.

В состав комиссии вошли представители всех культпросветов местных обществ. С вечерних курсов был делегирован я. Задачей комиссии являлось: 1) устройство бесед и лекций с рабочими и крестьянами; 2) реорганизация местных библиотек; 3) устройство книжного склада, вечерних классов для взрослых и народного университета.

Поступило предложение использовать казацких лошадей для поездок по волостям. Распутица, конечно, сильно вредит, но возможно сообщение верховое.

В виду поступающих отовсюду просьб о высылке лекторов, комиссия сорганизовала кружок пропагандистов и лекторов.

Средства были даны Революционным комитетом.

Через два дня, 25-го, устраиваем пять бесед на тему: «Учредительное собрание и подготовка к нему». На страстной и пасхальной неделе для этой же цели будут использованы учебные заведения. Объединившиеся ученики средних школ предлагают свою работу в качестве пропагандистов. Если будет ощущаться недостаток в лекторах — возможно, что они будут использованы.

23 марта 1917 г.

Состоялось собрание правления клуба «Рабочий». В первую очередь были назначены выборы членов президиума. Затем обсуждались вопросы: о здании, об изыскании средств, о ближайших практических шагах, о библиотеке и проч.

Присутствовали, конечно, не только члены правления. Подавляющее большинство собравшихся — рабочие. Страсть к организации охватила всех и вся. Получается даже некоторая неорганизованность от самой этой страсти к организации. Например, комиссия по внешкольному образованию, объединив под своим флагом представителей всех местных культурно-просветительных обществ — решила в ближайший день собрать общее собрание пропагандистов, не имея совершенно понятия о том, что в городе существует «Комиссия военно-технической помощи увечным воинам». Об этой комиссии никто до сих пор ничего не слыхал, и вдруг появляется в местной газете приглашение всех пропагандистов на общее собрание от имени этой комиссии. Цель, конечно, прекрасная, но создается какое-то распыление, разнобой в одном и том же деле. В результате рабочие и крестьяне совершенно недоумевают — куда им обратиться за лектором, кого попросить. Нет координирования. Все стараются устроить что-нибудь «свое», и потому организация превращается в дезорганизацию.

24 марта 1917 г.

Меня изумляет и раздражает масса ненужных слов, которые извергают подчас очень умные и заслуженные работники. У революции есть одно больное место: она страшно приучает болтать; родит, как кролик, всевозможных пропагандистов, защитников, толкователей. С кафедры эти ораторы умудряются иногда толковать по часу и по два без перерыва. Говорят без умолку, никем не останавливаемые, никого не опровергающие, никому не отвечающие. С первого раза вам может показаться, что это все люди широко- осведомленные, «знающие», убежденные. Но попробуйте вы с ними потолковать в частной беседе, когда вы имеете возможность обрывать на половине их пышную речь и потребовать разъяснений и доказательств, попробуйте отобрать у них «точные сведения», попробуйте проникнуться духом убежденности и веры в дело, попросите фактов, — и вы поразитесь их скудостью, возмутитесь их доверчивостью, оскорбитесь их снисходительностью и спросите себя:

«И как только хватает у человека смелости учить других, — учить, когда сам ровнехонько ничего не знает, многого не понимает, а главное, — ничто и никого искренно не любит и не уважает?»

25 марта 1917 г.

Сегодня в разных местах состоялись беседы на тему: «Учредительное собрание и подготовка к нему». Одну из бесед вел я. Надо сознаться, что предприятие было слишком смелое и рискованное. Проговорить почти два часа на совершенно новую, мало продуманную и мало знакомую тему — это такого сорта явление, которое может быть вызвано только крайнею нуждой. Оно так и получается. Знакомить население со смыслом совершающихся событий — дело необходимое. Но крупных сил, осведомленных, подготовленных лекторов нет, а потому приходится выступать нам, — неопытной молодежи. В сущности дело ужасно рискованное. Ведь каждую минуту можно ждать какого-либо ошеломляющего вопроса, могут попросить объяснения фактов… А кому же хочется всенародно оскандалиться! Но надо сознаться, что робости нет и следа. В общих чертах все, конечно, знакомо, а выпутаться от частного к общему — дело нетрудное, особенно если иметь известного рода храбрость, апломб и настойчивость. Потому я и берусь за любой вопрос. Получается иногда так, что перед самой лекцией только-только успеешь прочитать какую- нибудь брошюрку и трактуешь ее как свое давнее убеждение. Что ему книжка последняя скажет, то ему на сердце сверху и ляжет.

Вспоминаются эти позорящие слова, за которые, бывало, презирал героя, к которому они относились. А теперь видишь, что в конечную минуту приходится и на брошюрке строить свою веру. А иногда и брошюрки-то порядочной не найдешь (новых здесь еще до сих пор не получили. Нужда страшная. Отовсюду вопль: дайте книгу. А книги нет). Довольствуешься зачастую какой-нибудь случайной заметкой и дальнейшее изложение идет уж как бог на душу положит. Самому мне казалось, что лекция проходит непоследовательно, неинтересно, но после лекции меня окружили и просили устроить поскорее еще, «а то ведь мы ничего не знаем». Это последнее только и успокаивает. В самом деле, — ведь мы-то хоть что- нибудь да знаем, а широкие рабочие массы, — они решительно ничего не знают. Им азбуку политическую приходится объяснять. Вот почему мы смелы и решительны, а притом и правы.

26 марта 1917 г.

Почетное звание «общественного работника» удесетеряет силы, безмерно увеличивает жажду настоящей, положительной работы, обязывает быть в высшей степени осторожным, рассудительным и строгим, приучает к сознательности, личному самосуду и личной самооценке. До сих пор я как-то не верил в свои силы, не представлял себя на общественном поприще, сомневался, колебался, не допускал возможности выработать в себе что-либо путное и твердое. Волна революции выбросила меня из болота, заставила призадуматься, и после раздумья, после кратких — последних уже — колебаний и сомнений расправились крылья, бог знает откуда появились свежие силы. И вдруг пришло то самое, чего напрасно ждал так долго: пришла бодрость и неугомонная жажда работы. В революционной борьбе вырабатываются принципы, закаляется воля, создается система действий.

Теперь мне приходится работать во многих организациях, по многим вопросам, до которых прежде страшно и жутко было касаться: тут и библиотечное дело, и курсы, и просветительная комиссия, и общество грамотности, и рабочий клуб, и кружок пропагандистов. Особенно по сердцу именно эта последняя работа — работа пропагандистская. Я впервые увидел, что могу стройно, уверенно, а порою и жарко, передавать свои мысли, верования и надежды. Я видел многих на этом поприще неуверенными, неподготовленными, слабыми. А их авторитет непоколебим… И разом явилось сознание, что в новой области каждому необходимо начинать с азов, что стыдиться тут нечего, что больше надо верить, чем сомневаться и проч. и проч. Эти простые мысли как-то прежде не приходили на ум. А теперь они меня подняли, утвердили, дали жизнь…

Теперь и то бесконечно дорогое, то единое и светлое в жизни, — литературное творчество, — теперь и оно как-то стало ближе, стало понятнее, осуществимее, достижимее… Я, наконец, поверил в себя… Эта великая революция создала во мне психологический перелом. Она зажгла передо мною новое солнце, она дала мне свободные, могучие крылья… Многого еще я не знаю, ко многому только стремлюсь, но это уж не убивает меня, не заставляет опускать беспомощно руки. Я вижу, что и многие другие так же беспомощны, как я, что они так же горят одним лишь желанием, при скудости содержания… горят — и что-то