мысли, что они пародируют героев оперетт Салливана и Джильбера, доказать действенную силу британской традиции «fair play»[22] и не только доказать, но и, используя опыт крестовых походов, навязать ее за короткий срок, означенный провидением, всем чужеземцам, которым наконец посчастливилось вступить в контакт с самим Альбионом. Только понимание тех особенностей британского характера, что уже стали общеизвестными, дало бы возможность описать спортивную лихорадку, царившую на палубах «Родезии»; но даже при самом непредвзятом отношении к действиям экипажа возник бы вопрос: был ли среди служащих, и пассажиров хоть один человек, который бы не сознавал и, еще хуже, не гордился бы, что является олицетворением того самого поведения и тех поступков, в бессмысленной борьбе с которыми было сломано столько сатирических копий. И все же здесь есть один секрет! Англичанин охотно придумывает поверхностную карикатуру на самого себя и выдает ее публике за чистую правду, а сам, укрывшись за ее примелькавшимися внешними приметами, живет своей отгороженной от чужого глаза жизнью, разнообразной и нередко эксцентричной!
— Поднимемся, сыграем в крокет! — скажет к вечеру мистер Гаррисон Битл, одетый по этому торжественному случаю в белые брюки из тонкого сукна и спортивную рубашку, отороченную темно- зеленым кантом.
— Посмотрим на заплыв детей? — скажет на утро мистер Гаррисон Битл, ослепительный в своей белой махровой рубашке.
— Вы никогда не видели, как танцуют скотч-рил? — спросит позже мистер Гаррисон Битл — в синей куртке с гербом «Тринити-колледж», вышитым на груди, — входя в салон для танцев.
— Сегодня первый тур чемпионата настольного тенниса! — объявит на следующее утро мистер Гаррисон Битл — в рубашке для поло и шортах, открывающих ноги, поросшие золотистым пушком.
— Вечером на lounge[23] будут бега. Лично я поставил на Оливера Твиста и решительно требую, чтобы вы в знак солидарности сделали то же самое, — смокинг с матовыми отворотами и лаковые ботинки.
Исабель, не слишком утруждая свой ум, решила, что коль скоро ей довелось оказаться на борту парохода, идущего под флагом «Union Jack»,[24] ее прямой долг — присутствовать на всех соревнованиях, даже если она и не принимает в них никакого участия. Одетая в свою любимую плиссированную юбку с блузкой или свитером пастельных тонов, в туфлях на низком каблуке (единственная вольность, которую она себе позволила на время отдыха), Исабель, поигрывая жемчужным ожерельем, обошла в обществе сеньора Битла все палубы «Родезии», поднялась и спустилась по всем ее лестницам посидела на всех скамейках, присутствовала на всех предобеденных партиях крокета, приобрела легкий неврит, неловко вытянув шею во время соревнований по теннису, и однажды во весь голос закричала «браво!» команде взмыленных туристов, силившихся отнять веревку у команды экипажа, которая нарушила правила, зайдя за белую черту, проведенную мелом на полу.
— Chin up![25]
— Knuckle down![26]
— Character will carry the day![27]
— Shame! Measure those twenty-two yards between wickets again![28]
— Mr. Beatle plays bowler for the Sherwood Forest Greans![29]
— Come now, Miss Valles, hold your partner by the waist and keep your left arm up! Good sport![30]
— Good sport![31] — шепнул ей на ухо мистер Гаррисон Битл, прижав ее к груди, когда закончился вечер шотландского танца и когда осталось лишь полчаса до начала прослушивания стереофонических пластинок, которое всегда проводилось в том же танцевальном салоне.
Исабель не покраснела. Она поднесла руку к щеке, словно хотела сохранить дыхание мистера Гаррисона, который показывал в улыбке свои безупречные зубы и просматривал программу концерта: увертюры Массне, Верди и Россини.
— Выпьем чаю перед концертом? — предложил сияющий молодостью американец.
Исабель согласилась.
— В вас много от англичанина… ну, как это сказать… для американца, — прошептала она в тот момент, когда Гаррисон аккуратно положил печенье на блюдечко.
— Philadelphia. Main Lain. Scranton 64,[32]- улыбнулся Гаррисон, вставая в очередь за чаем.
Он лукаво посмотрел на Исабель. Ему давно уже было ясно, что сеньорита не понимает ни одного из его намеков.
— Большую часть своего детства я провел с родителями в Лондоне. Видел самого Гилгуда в «Гамлете», Эдуарда, отрекшегося от престола, Чемберлена, когда он вернулся из Мюнхена под зонтиком, но с подмоченной репутацией. Анну Нигл в сотнях картин из времен королевы Виктории. Беатрис Лили, которая пела сомнительные песенки, Джека Гобса, когда он стал чемпионом по крокету.
— Мистер Грейс был и будет самым великим игроком в крокет из всех, кого знала Англия, — сказал, обернувшись к ним, коренастый человек с белыми, закрученными вверх усами.
— Гобс был звездой Суррея, — вмешался, почесывая бородку, маленький некрасивый человечек с огромным транзистором под мышкой.
— Местные звезды Суррея мало волнуют нас, жителей Глоустера, — важно проговорил сеньор с закрученными усами.
— Бристоль? — полюбопытствовал человек с бородкой.
— Блэкэни, — вскинул с возмущением голову усатый.- Forest of Dean. On the Severn![33] Тут вам не кирпичи, а земля, сеньор.
— Это не помешает нам хорошенько выпить, — кашлянул маленький и открыл крышку транзистора, где на месте запасных батареек примостилась бутылка коньяка. С завидной ловкостью и быстротой он вынул бутылку, откупорил ее и протянул джентльмену из Глоустера. А тот одобрительно кивнул головой, увидев, как в его чай полилась струйка коньяка. И оба звонко расхохотались.
— Увидимся вечером в баре, слышишь, Томми, — ворчливо сказал сеньор из Глоустера.
— Непременно, Чарли, — ответил Томми из Суррея и, заткнув пробкой бутылку, подмигнул Исабели. — А вообще, если не хочешь моих яблок, не тряси мою яблоню!
— Я думала, что они ссорятся, — хихикнула Исабель. — До чего симпатичные!
— Дружба запрещается! — сказал Гаррисон, сделав очень серьезное лицо. — Половина английского населения — самые порядочные люди на свете, другая половина — самые бессовестные и пропащие!
Они уселись рядом в маленьком салоне для письма и заговорили вполголоса.
— Как хорошо вы знаете жизнь, сеньор Битл!
— Зовите меня Гарри.
Исабель замерла и услышала, как царапает перо голубую гладкую бумагу.
— Да… да, Гарри…
В салоне кашляли, шелестели страницами, вскрывали конверты.
— Гарри… Мне так было хорошо с вами… простите… Наверно, я вам кажусь слишком… ну, слишком вся наружу, как говорят в Мексике… Но… Но вначале я думала, что буду совсем одна… что не с кем будет словом перемолвиться… вы, наверно, понимаете.
— Нет, не понимаю. Ведь мне так дорого ваше общество! Вы, как я вижу, вообще себя недооцениваете!
— Правда? Неужели?
— Для меня вы самая прелестная женщина на борту «Родезии»! Эта изысканность…
— Вы обо мне?
— Да, изысканность и внутренняя чистота. Я счастлив быть с вами, Исабель!
— Вы?
Не понимая, что с ней происходит, Исабель выхватила из-под бархатной ленты для часов кружевной платочек, скомкала его в повлажневших ладонях и выскочила из салона.
Вот этот синий карандаш, нет, нет, нет, ей же столько раз говорили, что глаза — это самое лучшее,
