предшествующей, коль скоро в любом случае с ней приходится иметь дело,
конфликтовать по поводу одних и тех же территорий, ресурсов и др. Им проще и
идеологически выгоднее вовсе над этим не задумываться, почему тезис «Да не было
и нет никакого коммунизма, все что было и есть — одна и та же Россия!» был так
популярен.
Но с точки зрения российской государственности дело обстоит противоположным
образом, потому что именно большевики осуществили то самое, что представители
национально-государственной мысли императорской России считали главной задачей
противостоящих российскому государству внешних и внутренних сил. Они
констатировали, что с тех пор, как Россия в XVIII–XIX вв. вышла к свои
естественным границам, превратившись в великую державу, перед теми, кто
стремился лишить Россию этого статуса и оттеснить на обочину исторического
процесса, всегда стояла двуединая задача: подорвать положение в стране
цементирующего её основного этноса и расчленить страну на несколько десятков
мелких государств по национальному признаку, способных при благоприятных
обстоятельствах отложиться от неё. Разжигание окраинного национализма и
провоцирование сепаратистских настроений всегда представлялись вернейшим
средством ослабления России и ликвидации её как влиятельного субъекта мировой
политики и крупными русскими мыслителями достаточно единодушно осуждались.
О стремлении подорвать могущество России путем ослабления консолидирующей роли
русского народа вполне отчетливо говорил Н.Я. Данилевский: «С такой точки зрения
становится понятным сочувствие и стремление ко всему, что клонится к ослаблению
русского начала по окраинам России — к обособлению (даже насильственному) разных
краев, в которых кроме русского существуют какие бы то ни было инородческие
элементы, — к покровительству, к усилению (даже искусственному) этих элементов и
к доставлению им привилегированного положения в ущерб русскому». В.С. Соловьев,
выступавший оппонентом Данилевского по большинству принципиальных
мировоззренческих вопросов, был совершенно солидарен с ним в том, что касалось
целостности страны: «Исторической работою создалась Россия как единая,
независимая и великая держава. Это дело сделанное, никакому вопросу не
подлежащее... История народа от начала и до наших дней, знает только о
безыскусственном и добровольном обрусении инородцев... настоящие европейцы
нередко подвергались добровольному обрусению и даже делались ревностными
русскими патриотами... Наш народ дорожит государственным единством и не допустил
бы его нарушения. Но он никогда не смешивает государственного единства с
национальным». Против национальной обособленности резко выступал и К.Н.
Леонтьев: «Что такое племя? За что его любить? За кровь? Но кровь, ведь, с одной
стороны ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что
любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие
нации очень смешанной крови... Идея национальностей чисто племенных есть идея, в
сущности, вполне космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная,
имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего». Д.И. Менделеев
считал, что «национализм столь естественен, что никогда, ни при каких порядках,
«интернационалистами» желаемых, не угаснет, но... малым народцам уже практически
необходимо согласиться навсегда с большим, так как в будущем прочно лишь большое
и сильное».
Пожалуй, наиболее определенно высказывался по этому поводу М.Н. Катков: «Давно
уже пущена в ход одна доктрина, нарочно сочиненная для России и принимающая
разные оттенки, смотря по той среде, где она обращается. В силу этого учения,
прогресс русского государства требует раздробления его области по-национально на
многие чуждые друг другу государства, долженствующие, тем не менее, оставаться в
тесной связи между собой... И вот теперь нам говорят, что русская земля через
меру обширна, что мы обязаны отречься от нашей истории, признать её ложью и
призраком и принять все зависящие от нас меры, чтоб обратить в ничто великий
результат, добытый тяжким трудом стольких поколений... Государство может
лишиться какой-либо части своей территории без потрясения своих оснований, и
даже без особенного ущерба. Но несравненно серьезнее всякого внешнего отложения
было бы для государства внутреннее разложение его территории или его народа.
Сепаратизм в смысле отторжения какой-либо части, гораздо менее страшен, нежели
сепаратизм в смысле внутреннего расторжения... Нам говорят, что у нас нет и речи
о сепаратизме, и в то же время с неслыханною наглостью перебирают одну за другою
разные части Русского государства, которые должны стать особым государством,
чуждым русскому народу на основании особой национальности, хотя бы для этой цели
и пришлось искусственно выделывать годные к тому национальности, и даже
употреблять части самого русского народа материалом для таких созданий. Никто не
сомневается, что ни одна из окраин русской державы не будет в силах оторваться
от неё вооруженным восстанием, никто не опасается раздробления России
посредством войны или иноплеменного мятежа. Но опасаться этого нет основания
только теперь, пока внутри Русской державы ещё не дан полный ход началу
разложения, пока ещё русский народ не научился отделять себя в своем чувстве от
Русской державы, пока ещё он не из всех её окраин выгнан. А когда бы все это
могло совершиться, когда бы внутренний сепаратизм окончательно сделал свое дело,
тогда и вовсе не потребовалось бы войны для того, чтобы отторгнуть от Русской
державы ту или другую часть её, тогда она распалась бы сама без малейшего толчка
со стороны... Могли ли бы Соединенные Штаты при своем федеративном устройстве
просуществовать не только шестьдесят лет с блеском и славой, но и шесть лет со
всевозможным позором и бесславием, если бы в их недрах, ко всем другим элементам
сепаратизма, присоединилась бы слепая страсть разных национальностей? А нам
хотят навязать такое устройство, которое было бы именно основано на национальной
розни... Система самостоятельных государств, в каких бы отношениях ни находились
они между собою, представляет собою отрицание государственного единства, а
отнюдь не образец тех отношений, в каких могут находиться между собою части
одного государственного целого. Сказать, что Россия должна представлять собою
подобие человечества, долженствующего состоять из разных наций, организованных в
чуждые одно другому государства, как в настоящем человечестве, — не значит ли
это сказать, что Русское государство должно прекратить свое существование?
Устраивать какое-либо государство так, чтоб оно походило на человечество или на
систему государств, как Европа, значит разлагать и разрушать его. Всякая мера,
принятая в этом смысле, была бы мерой разрушения. Всякий шаг в этом направлении
был бы шагом к разрушению. Нам говорят, что разделение России на чуждые одно
другу государства, должно, тем не менее, оставаться делом внутренним и не
нарушать единства Русской державы. Превращая Россию в человечество, нас пленяют
возвышением верховной власти, долженствующем простираться над этим
импровизированным человечеством и соединять его... Совокупность чуждых друг
другу государств и единство верховной власти, долженствующей простираться над
этим импровизированным человечеством и соединять его... Совокупность чуждых друг
другу государств и единство верховной власти, долженствующей простираться над
ними и связывать их, есть абсурд, внутреннее противоречие, невозможность. Одно
из двух: или верховная власть силой своего существования действительно соединит
