временный («до победы мировой революции») характер: пока весь мир не будет
представлять такую вот федерацию «социалистических республик».
В нормальной жизни, вне господства коммунистической идеологии, такое государство
существовать не может, поскольку объективно представляет собой образование,
идеально подготовленное к распаду на независимые государства — как это и
продемонстрировано участью СССР и СФРЮ. При наличии всех формальных атрибутов
суверенитета, самостоятельного госаппарата и преобладания на данной территории
«титульной» нации достаточно минимальных амбиций местных элит (которые всегда в
наличии), чтобы формальность превратить в реальность. Есть, правда, ещё один
путь возникновения «федерализма» — когда он навязывается этнически достаточно
однородной, но побежденной стране с целью не допустить восстановления её
великодержавных потенций — это случай ФРГ. России, впрочем, тоже (захваченная в
1917 г. сторонниками Интернационала — откровенными врагами русской
государственности, страна и не могла не подвергнуться той же участи).
Между тем всякому, хоть сколько-нибудь знакомому с историей России, очевидно,
что принцип федерализма глубоко чужд всей истории и самой природе российской
государственности. Наше государство всегда строилось из центра, оно и возникло
благодаря установлению единой династии, и собирание русских земель (то есть
воссоздание единой государственности) после временного распада происходило
вокруг единого же центра, а не было объединением равных по статусу государств.
Линия на ущемление русского населения за счет поощрения любых других
национальностей проводилась весьма последовательно на всех без исключения этапах
существования советского режима, в том числе и в то время, когда у Сталина была
в ходу риторика о роли «великого русского народа». Искусственно форсируемый
подъем жизненного уровня, экономики и культуры национальных окраин за счет
центральных русских областей, бесчисленные льготы и преимущества «националам» в
сфере образования, науки и культуры, насаждение управленческих кадров местного
происхождения, во много раз превышающее долю соответствующей национальности в
населении данного региона — все это равной мере характерно и для 30-х, и для
50-х и для 70-х годов. Результатом стало выращивание на окраинах огромного слоя
малограмотной и профессионально недееспособной, но чрезвычайно амбициозной
интеллигенции «коренной национальности», которая неминуемо должна была стать
движителем сепаратизма. Русское же население окраин превратилось в основном в
рабочую силу, поставленную под управление «национальных» чиновников, силу к тому
же полностью безгласную из-за безраздельного господства в сфере идеологии и
культуры окраин национальных же выдвиженцев. Важнейшую роль играло формирование
в головах всех советских поколений, прежде всего русского населения,
представления о своей стране не как о тысячелетней державе, исторически
складывавшейся вокруг русского центра, а как о совокупности неизвестно откуда
взявшихся суверенных государств, которые в 1922 «создали Союз» (из коего имеют
право выйти, когда захотят). Это крепко вбитое представление в сочетании с
униженным и забитым положением русского этноса, которому все это время внушался
комплекс вины перед всеми другими (как бывшего «держиморды» в «тюрьме народов»).
Такая политика в свете идеи «пролетарского интернационализма» была, разумеется,
не только совершенно оправданной, но и единственно возможной. Она оказалась и
чрезвычайно эффективной. Создание ситуации, когда единственной цементирующей
силой и гарантом целостности страны была коммунистическая идеология, и советский
режим (и марксистско-ленинскую идеологию) нельзя было тронуть без того, чтобы не
разрушить и страну, надежно страховала от возможного нажима русских
патриотов-государственников, дорожащих целостностью страны. Собственно, из всех
замыслов создателей советского государства именно этот реализовался полностью,
подорвав возможность возрождения «Великой России»: как только стал очевиден
исторический и экономический тупик, в который страна была заведена тем же самым
режимом, благодаря которому оказались внутренне расчленена, заложенная мина
замедленного действия взорвалась, оставив от большой страны «международно
признанные» обломки.
Политика коммунистического режима в национально-территориальном вопросе может,
разумеется, оцениваться самым разным образом — в зависимости от приверженности
тем или иным взглядам и убеждениям. Однако очевидно, что она представляла собой
нечто противоположное и несовместимое с тем, что в этом плане представляла собой
Российская империя, в ликвидации которой и состоял её основной смысл.
Разрыв правопреемства.
Не менее радикальным был разрыв большевиков с российской государственностью как
таковой. Если существующая ныне Российская Федерация является не только
преемником, но и прямым продолжателем СССР, то последний к Российской империи
никакого отношения не имеет, более того, является её антиподом.
Вопрос о правопреемстве (хотя ничто другое не имеет столь очевидной правовой
фиксации и прямо вытекает из базового законодательства и юридической практики) в
общественном сознании чрезвычайно смазан, об этом как-то не принято особо
задумываться, преемство считается как бы само собой разумеющимся, коль скоро
дело происходит на одной и той же территории. Не имеет тут значения и так
называемое «международное признание», которое лишь фиксирует отношение к данной
геополитической реальности других стран, которым вопрос о том, как нынешняя
власть на данной территории соотносится с предшествующей, достаточно
безразличен. Но для жителя самой страны для уяснения сущности существующего в
ней государственного режима, важно не то, кем считают его другие страны, а то,
кем этот режим сам себя считает. И в данном случае даже декларация о
правопреемстве вещь чрезвычайно серьезная. Потому что если данная власть
действительно считает себя продолжателем предыдущей, то она действует в её
правовом поле, а не создает свое, принципиально отличное (что-то может
изменяться, уточняться, дополняться, но на базе прежнего законодательства).
Любители поверхностных обобщений любят говорить, что, мол, всегда все менялось —
реформы-контрреформы, оттепели-заморозки были и в Российской империи, и в СССР,
ухитряясь не замечать (в большинстве случаев вполне сознательно) той пропасти,
которая эти государства друг от друга отделяет. Сколь бы критично не относились
российские цари и императоры к наследию предшественников, абсолютно все они и
считали себя, и на деле являлись представителями и продолжателями одной и той же
государственности — той самой, которой в Новгороде был поставлен известный
памятник. И хотя разница между «сталинским ампиром» конца 40-х и его же режимом
конца 20-х, или хрущевским правлением, пожалуй, и поболе, чем между правлениями
Александра II и Александра III, между Екатериной и Павлом, никто из советских
вождей и вообразить не мог, что он является представителем какой-то иной
государственности, чем та, что порождена Великим Октябрем.
