возможность постоянно пополнять запас воды, по равнине они делали до тридцати километров за день.
Дойдя до Сальского городища, окруженного глинобитными стенами, путники рискнули заявиться на местное торжище, где на имеющиеся у прижимистого итера монеты купили сухарей, пшена, кожаные бурдюки, легкую палатку и вьючного вола. Запасшись водой, они двинулись вдоль сглаженной ветрами железнодорожной насыпи в сторону Тихорецка, о котором какой-то старик на торжище сказал, что это последнее обитаемое поселение на пути к Светлым горам.
Поначалу все шло гладко, и вечерами, когда жара отступала, Бойша настраивал звонник, но пел все больше тревожные, мутящие душу песни:
Итер никогда не бывал в здешних краях, а Тамара знала только, что в ее время тут находилась всероссийская житница — богатая хлебом, фруктами и прочими дарами черноземной земли Кубань.
Ничего не осталось от житницы. Ушли люди, ушла вода. Жесткая трава, колючки, прыгающие шары перекати-поля, солончаки и пыль, пыль, пыль… Где-то на западе, ближе к берегам две сотни лет назад бывшего морем Черного болотища проходила путеводная плешь, и когда знойная степь показала путникам свой жестокий оскал, они решили выходить туда, где была хотя бы призрачная надежда встретить людей.
Вола пришлось убить — могучее животное не выдержало первым. По утрам вол не хотел вставать, вытягивал морщинистую шею и надрывно мычал, пуча ошалелые глаза. Его кровь и мясо позволили Бойше и Тамаре продержаться несколько дней. Потом им попался колодец, хранящий на дне несколько чашек мутной, глинистой воды. А потом начался ад…
— Ты прости меня… — прошептала запекшимися губами Тамара, когда, высосав из стервятника всю кровь до капли, они долго лежали под тенью от белого полотна распяленной на кустах палатки. — Не увидишь ты своей Талинки… Себя я сгубила — и тебя.
— Пока итер мыслит — он существует. Пока существует — борется, — ответил Бойша одной из заповедей сообщества и зашелся в сухом, надрывном кашле.
— Да, — легко согласилась Тамара. — Так лучше и легче… Надеяться надо до последнего, тогда не придется умирать в мучениях. Мы просто уснем, правда? Уснем и не проснемся больше…
— Нет, — отдышавшись, проскрежетал итер, поднимаясь с горячей земли. — Вставай! Слышишь?! Вставай, пошли! Я хочу жить! Значит, ты тоже должна! Цепь, мать ее… Слышишь?! Мы дойдем до людей. Ну!
— Не могу… — прошелестела в ответ Тамара. — Какие люди? Здесь никого нет. Только солнце… и смерть.
— А-а-а! — взвыл Бойша, подхватил девушку, как куль с тряпьем, забросил ее на хребтину, цапнул свободной рукой ремень шибала и, вбивая ноги в пыль, упрямо двинулся к размазанному маревом горизонту. Он шел долго, почти до темноты. Когда слепящий шар светила из белого сделался кроваво-красным, как раскаленное в горне железо, а от кривых низких ветвей саксаула легли на камни длинные тени, Бойша упал на колени, свалил потерявшую сознание Тамару рядом и сам лег, заснув еще до того, как его голова коснулась земли.
Утром девушка проснулась первой. Во сне она видела воду. Много-много воды. Целую реку, по волнам которой плыл их плот. Можно было опустить голову и пить, пить, пить — бесконечно. А потом сползти с шершавых бревен и погрузиться в речную прохладу с головой, всплыть, лечь и отдаться воле течения, чтобы оно понесло ее далеко-далеко, туда, где нет ни чистунов, ни итеров, но зато у всех людей есть имена.
Брызнувшее в глаза рассветное солнце вернуло Тамару в действительность. Она огляделась и почувствовала, что не может даже заплакать. Итер лежал рядом, обхватив растрескавшимися пальцами ствол автомата, и хрипел. В его жестких волосах застряли стебли высохшей травы. Накануне он отдал последние силы, чтобы нести Тамару на себе, и, видимо, это было пределом, положенным ему природой.
«Почему я не умерла вчера? — возникла в голове девушки короткая и страшная в своей простоте мысль. — Зачем еще один день? Зачем солнце? Зачем я дышу? Нужно просто перестать это делать — и тогда придет спасительная смерть».
Перед глазами у нее все поплыло, солнце опрокинулось, полетело кУда-то, разбилось, рассыпалось звенящими радужными осколками. Ветер завел свою вечную погребальную песнь, наигрывая ее на гранях камней, шурша мириадами песчинок, вздымая пыль, чтобы покрыть ею умирающих людей — как саваном.
Какое-то время Тамара понимала, что с ней происходит и где она, потом начались видения. Из мрака стали появляться лица людей — мамы, отца, брата, лейтенанта Стеклова по прозвищу Джимморрисон, полковника Чеканина, капитана Карпухина, каких-то полузнакомых сотрудников управления. Мелькнула дурашливо улыбающаяся бородатая рожа Мыри — и вдруг все это унеслось, исчезло, затопленное багровой тьмой. А потом она увидела его. Худое, темное лицо, тонкогубый рот, исчерченный морщинами лоб, неприятно узкие, словно бы выщипанные, брови.
Кощ. Хозяин Московского темномирья, чаровник и преступник. Тот, кто во всем виноват.
— Вот и все, девочка, — произнес он лишенным интонаций голосом, и Тамара содрогнулась от осознания истины, прозвучавшей в словах чаровника. Действительно — все. Конец. Смерть.
— Мне было приятно наблюдать за вашими мучениями, — продолжил Кощ, растягивая губы в подобии улыбки. — Жаль, что вы оказались слабее, чем я думал. Если бы у тебя хватило сил идти еще два дня. все обернулось бы куда интереснее. Шакалы. Стая голодных шакалов. Они грызли бы твои ноги, глодали пальцы, а ты смотрела бы на это — и умирала.
Кощ засмеялся. В глубоко посаженных глазах его зажглись веселые огоньки, но это было злое веселье, веселье садиста и палача, глумящегося над своей жертвой.
— Тебе все равно было не совладать со мной, — отсмеявшись, снова заговорил чаровник. — Ни тебе, ни этому глупому итеру, ни незнатю, что бросил тебя. На что ты надеялась? Я создал этот мир таким, каким хотел. Много веков копил я силы и ждал. И когда мне в руки попал Рог Одина, могущественный артефакт древних времен, ожидание закончилось. Вы пытались помешать мне — не получилось, как не вышло и теперь. Впрочем, тогда, две с половиной сотни лет назад, У людей была возможность совладать со мной, и я приложил немало сил.
чтобы свести на нет все достижения вашей хваленой цивилизации. Теперь она — прошлое. Ничего нет, слышишь? Ни науки, ни знаний, ни машин, ни оружия. Вы снова обратились в быдло, в бессловесных, тупых скотов, каковыми всегда и являлись. Миром теперь — и до века — будет править не разум людей, а я! Я — Человек-Без-Имени, ибо оно не нужно тому, кто владеет всем! Прощай, девочка. Твое время жить вышло…
Кощ исчез. Багровая тьма затопила собой все, и только где-то на самом краю сквозь нее неожиданно проступили контуры катящегося по степи на растрескавшихся катках коня с несчастливым именем «Гиблец»,
