из нас есть уязвимые места, и у тебя их больше, чем у меня. Надеюсь, ты это понимаешь?
– Настолько понимаю, мессер, что готов поделиться с вами драгоценностями маркиза Ардженти, но, конечно, в разумной мере…
– Насчет этого мы договоримся!
Сборщик папских податей повеселел и отвел еврея в сторону. Разговор между ростовщиками продолжался шепотом. Как видно, дело шло о выгодной сделке, потому что Елеазар вернулся к столу довольный.
– Рувим, пойдешь домой и спросишь от моего имени у Мариам тысячу флоринов. Она знает, где спрятаны деньги. А ты, Ревекка, будешь сопровождать Рувима, – добавил недоверчивый меняла. – Вас, мессер, попрошу обождать, деньги будут через час.
Слуга и дочь Елеазара, побывав в гетто, возвращались на рынок глухими переулками. Внезапно из-за угла налетел шаловливый вихрь и, закрутив, поднял покрывало Ревекки. Девушка ахнула: в двух шагах перед ней стоял Фелипе.
– Вы… вы… не надо! – Ревекка, пылая стыдом, поспешила опустить вуаль.
Но прекрасный образ девушки уже навсегда запечатлелся в памяти Фелипе. Он не забудет этих черных глаз под густыми бровями, этого благородного овала лица, полуоткрытых алых губ…
– Подождите! Поговорите со мной хоть немного! – умоляюще вымолвил Фелипе.
Но Ревекка была уже далеко. На ее счастье, слуга ушел вперед и, озабоченный сохранностью мешка с деньгами, не видел, что произошло. Девушка бегом бросилась догонять его.
Фелипе издали следовал за ней, любуясь красивой походкой Ревекки.
На столе Елеазара бен-Давида звенели дукаты, флорины, скудо, гульдены, соверены,[81] но перед глазами Ревекки все стоял Фелипе.
«Какой стыд… – думала девушка. – Он увидел мое лицо…»
А на душе ее против воли было радостно. Нежданная встреча в глухом переулке, казалось, должна была многое выяснить в отношениях Ревекки с молодым христианином.
Ревекка возвращалась домой счастливая, но там ее ждал жестокий удар.
Когда вся семья собралась за ужином, Елеазар встал из-за стола, высокий, суровый, и торжественно объявил:
– Ревекка, возлюбленная дочь моя, окончились сроки девичества твоего, и через месяц ты станешь женой Манассии бен-Иммера!
Глава третья
Смелое решение
Горькую участь приготовил своей дочери Елеазар. Манассия бен-Иммер, его ровесник, богатый торговец пряностями и другими заморскими товарами, свел в могилу трех жен и подумывал о четвертом браке. Манассия бывал по торговым делам в доме бен-Давида, и юность Ревекки пленила старого сластолюбца.
Не сразу согласился Елеазар на предложение бен-Иммера. Жабья физиономия Манассии с тонкогубым широким ртом и далеко расставленными выпученными глазами даже Елеазару казалась неприятной. Но хитрый купец разжигал в сердце бен-Давида чувства алчности и честолюбия.
– Став близкими родственниками, – нашептывал Манассия, – мы соединим наши богатства, и кто тогда сможет нам противостоять? Мы заберем все меняльное дело, разорим соперников, а потом… потом клиенты будут в твоих руках!
Жалость поначалу еще говорила в душе Елеазара, и он возражал:
– Но Ревекка так молода… Ей рано выходить замуж.
Последнее сопротивление отца Манассия уничтожил таким доводом:
– Тебе известно мое влияние среди купцов Неаполя! Ты тоже имеешь вес. Вместе мы добьемся того, что тебя выберут старшиной гильдии. Сознайся, это недурно прозвучит, когда герольд[82] введет тебя в собрание купцов и провозгласит: «Достопочтенный реб[83] Елеазар бен-Давид, старшина купеческой гильдии менял и залогоприемщиков Неаполя!» А?!
О размере выкупа за девушку старики спорили долго и ожесточенно, пока не пришли к соглашению.
Ревекку и ее мать известие о предстоящем браке поразило как громом. Только Аарон втихомолку радовался: уход сестры из дома расчищал ему путь к отцовскому богатству.
В последующие дни отец не раз говорил с дочерью. Ревекка должна оставить мысль о сопротивлении отцовской воле, внушал старик. Он, Елеазар, дал слово, а в купеческом кругу известно, что слово Елеазара бен-Давида дороже золота, крепче алмаза.
Мать с плачем уговаривала Ревекку покориться судьбе.
– Еврейская женщина – раба с колыбели до могилы, – вздыхая, говорила Мариам. – Так было всегда и так будет. Это закон Иеговы,[84] и кто осмелится ему воспротивиться?..
Но у Ревекки уже появились первые робкие сомнения в справедливости извечных законов. Дети обязаны повиноваться родителям, но если те готовят им гибель?.. Страшно пойти против отца, но еще страшнее отдать жизнь постылому старику. Однако где же выход?
Уйти из дому, укрыться здесь, в гетто? А какая еврейская семья примет ослушницу отцовской воли?
Дни проходили в мучительных раздумьях, и Ревекка все яснее понимала, что только у христиан можно найти убежище, лишь христиане достаточно сильны, чтобы защитить ее от властного отца.
И в сердце все чаще стучало одно слово – пленительное, манящее: Филиппо! Девушку преследовала мысль: «К нему не стыдно обратиться за помощью, он видел мое лицо! Я не нарушила обычаев племени, предписывающих открывать лицо только мужу, это – дело случая… но он видел мое лицо!..»
Решение покинуть отчий дом крепло. Однако, как ни трудно было его принять, а осуществить еще труднее. Девушка решила притворно согласиться на ненавистный брак.
«Тогда отец вернет мне благоволение, – думала она, – снова станет брать меня в город, а там… там, быть может, опять придет на помощь случай…»
Услышав от дочери, что она покоряется его воле, Елеазар вздохнул с облегчением: Аарон уезжал по делам, и без Ревекки на рынке невозможно было обойтись.
После памятной встречи, когда перед Бруно открылось прекрасное лицо юной еврейки, целая неделя прошла в бесплодных попытках увидеть девушку.
«Что с ней? – думал Фелипе. – Быть может, подозрительный отец держит ее взаперти? Или, что еще хуже, отправил в другой город?.. И не у кого спросить, не к кому обратиться… Зачем я хожу сюда? Завтра останусь дома».
Но на другой день юноша опять торопился на рынок.
И наконец, его терпение было вознаграждено. Он увидел девушку, и сердце его буйно забилось от счастья. Как пролетел Фелипе расстояние, отделявшее его от стола книгопродавца, он и сам не знал. Небрежно перебирая книги, Бруно не сводил глаз с девушки и вдруг заметил: из ее руки выпал бумажный шарик и откатился в сторону. Улучив момент, Фелипе незаметно поднял записку, не сомневаясь, что она адресована ему.
Здесь читать было невозможно, и Бруно ушел с рынка. Найдя укромное местечко, Фелипе дрожащими руками развернул бумагу.
«Дорогой, добрый синьор Филиппе! Я сознаю, что, обращаясь к Вам, нарушаю все приличия, но мне некого больше просить о заступничестве. Из всех христиан Неаполя я знаю (правда, лишь по имени) только Вас, и, если Вы мне не поможете, я погибла. Отец выдает меня замуж за ненавистного старика, но я лучше умру, чем стану его женой… Я решила покинуть отчий дом, но кто приютит меня в городе, где даже уличные камни враждебны нашему племени? Помогите мне… Но будьте осторожны: отец подозрителен, и стоит ему догадаться, тогда всему конец.
Если моя просьба невыполнима, простите и вспоминайте иногда бедную Ревекку».
Голова Фелипе кружилась, когда он читал это трогательное послание. Снова и снова перечитывал он неровные строки, написанные, как видно, украдкой, торопливо.
«Ревекка просит меня о помощи… Ревекка… Как странно, что я до сих пор не знал ее имени, а теперь мне кажется, что оно всегда звучало в моей душе…»
