– Э, синьора Фраулиса, – возразил Тансилло, – вы суеверны! Если человек верит в Бога и соблюдает уставы святой церкви, ему демоны не страшны.
– И я так же думаю, – подхватил Джованни.
Видя, что женщина, неубежденная их доводами, обидчиво поджала губы, старые друзья перевели разговор на другое. Джованни стал рассказывать о соперничестве сына с маленьким испанцем и о том, как Фелипе предложил разрешить спор.
Тансилло пришел в восторг.
– Клянусь Вергилием,[9] – вскричал он, – у мальчишки отважная душа! Я напишу об этом подвиге сонет.[10]
– И я уверен, – сказал Бруно, – что этот сонет станет так же широко известен, как и другие ваши стихи, как то прекрасное произведение, которое я помню наизусть:
Выслушав сонет, сер Лодовико разразился смехом:
– Э, дорогой мой, теперь я вижу, откуда у Фелипе такая память! Ведь я читал вам эти стихи только раз! Жалею, очень жалею, что вам не пришлось смолоду учиться, – из вас вышел бы толк!
Джованни Бруно сконфузился:
– Я не заслуживаю ваших похвал.
– Конечно, прошлого не воротишь, – молвил Тансилло, – и вам теперь уж не до науки, друг Джованни, но вы обязательно должны дать Фелипе образование.
Старый солдат грустно улыбнулся:
– Я бы и рад, да вы ведь знаете мои средства…
Вечером навестить Фелипе пришли его друзья во главе с Паоло Рангони и Себастьяно Ленци. Фраулиса не пустила их к больному.
– Но нам нужно рассказать ему важную вещь! – кипятился рыжий толстенький Себастьяно.
– Нет, нет! – Фраулиса решительно загородила дверь. – Ребенку вредно волноваться.
Только через два дня Себастьяно и Паоло прорвались к Фелипе, да и то лишь потому, что мальчик услышал их голоса и поднял бунт.
Ребята сели около постели больного и грустно смотрели на него. У Фелипе был жар, дыхание со свистом вырывалось из пересохших губ, повязки окутывали шею, руки, ноги. Но большие синие глаза смотрели гордо.
– Ну как, Луис подымался на Везувий? – был первый вопрос Фелипе.
Паоло отрицательно покачал головой.
– Значит, он все-таки струсил, и победа за нами! – торжествующе воскликнул Фелипе.
– Да видишь, какое дело, – заговорил Себастьяно, осторожно подбирая слова. – Вроде как будто его и винить нельзя… Отец его, барджелло, заставил Луиса дать клятву, что он не пойдет на гору…
– Клятву?!
– Заставил поклясться именем пресвятой девы, – подтвердил худенький бледный Паоло, сын ткача.
Изумленный Фелипе долго молчал, молчали и ребята. События приняли совершенно неожиданный оборот. Коварство капитана Ромеро ошеломило простодушных мальчиков. Конечно, Луис обязан был сдержать слово, данное ребятам, но нарушить клятву пресвятой деве… Это казалось таким страшным грехом, за который нет прощения ни в этой жизни, ни в будущей…
Наконец Фелипе хрипло проговорил:
– Скажите Луису, что я освобождаю его от восхождения на гору. Но когда я поправлюсь, придумаю новое испытание.
Себастьяно оживился:
– А знаешь, Фелипе, все-таки победа за нами! Те ребята, что играли с Луисом, не хотят с ним дружить. Они говорят, что Луис поступил нечестно, когда согласился дать клятву. Джузеппе Висконти сказал, что с него прежде содрали бы шкуру, чем он изменил бы слову. И он хочет, чтобы ты принял его в нашу компанию, когда выздоровеешь…
– Это мы еще посмотрим, – с притворным равнодушием отозвался Фелипе.
Но в душе он был польщен. Гордый Висконти, сын богача, сильный, ловкий мальчик, признает превосходство Фелипе: это чего-нибудь да стоит!
Мальчишки начали строить планы на будущее, но на них коршуном налетела Фраулиса и выгнала Паоло и Себастьяно.
На следующее утро Фелипе потребовал, чтобы его днем укладывали в саду под тенью цветущих деревьев. Крестный отец принес ему огромный том «Божественной комедии», и мальчик читал поэму вслух, упиваясь звучными терцинами[11] божественного флорентийца.[12]
По вечерам возвращался с поля отец, садился возле постели больного сына, и начинались сердечные разговоры.
Фелипе полюбил эти вечерние часы в тишине ароматного сада, когда уставшее солнце спускалось за горизонт, на юго-западе курился усмирившийся Везувий, а на чистом небе высыпали яркие южные звезды…
Отец вспоминал о тех временах, когда он и Лодовико Тансилло служили в кавалерийском полку. Лодовико был младшим офицером, а он, Джованни, знаменосцем, альфьеро.
– Это почетная, но и трудная служба, сынок, – говорил старый солдат. – Удары врагов прежде всего направляются на знамя. Где во время боя кипит самая ожесточенная схватка? Возле знамени! Ведь захватить знамя противника – высший подвиг воина. И немало жестоких ран получил я, защищая святыню полка…
Фелипе снова и снова с благоговением прикасался к рубцам на лице отца, на руках…
– Из-за этих ран мне, еще не старому человеку, пришлось оставить военную службу. В сорок пятом[13] году я вернулся на родину с тремя десятками дукатов[14] в кошельке: только и удалось скопить за многие годы из скудного солдатского жалованья. Поселился я здесь, в Ноле, женился на твоей матери. Через три года[15] у нас родился ты…
– Отец, расскажи про походы, в которых ты участвовал!
Джованни улыбался:
– Сколько раз ты об этом слышал!
– Хочу еще…
И старый знаменщик рассказывал о своем боевом прошлом.
Джованни Бруно, сын бедняка, вступил в армию двадцатилетним юношей, когда за господство над Италией шла жестокая борьба между испанцами и французами. Италия представлялась богатой и легкой добычей, потому что она разделялась на много враждующих мелких государств. В завоевательных войнах брали верх то французы, то испанцы, но и те и другие одинаково безжалостно грабили и разоряли итальянцев.
Страшные дни пережил молодой Джованни Бруно в Риме в мае 1527 года, когда папская столица[16] была взята наемниками испанского короля. В продолжение многих столетий Вечный город не подвергался такому варварскому разгрому. Бруно едва смог избежать гибели.
Выслушав взволнованный рассказ отца, мальчик коснулся шрама на его шее.
– Ты там получил вот это?
– Да. Но испанский пикинер[17] поплатился за эту рану жизнью.
– А рубец на боку?
– Этот мне остался на память о том времени, когда я сражался за свободу Флоренции.
По рубцам и шрамам старого солдата можно было изучать историю борьбы итальянского народа с угнетателями за два с лишним десятилетия.
Когда Бруно удалось спастись из разоренного Рима, он пробрался на север и стал служить Флоренции, где как раз вспыхнуло восстание против власти испанских угнетателей и своих собственных тиранов[18] Медичи. Чужеземный гарнизон и сторонники Медичи были изгнаны, и
