палатки.
И завертелось! Энергичный немец точно обрел смысл жизни. Глядя на него, казалось, что все прожитые до этого годы он занимался чем-то не тем и вот только здесь, на Медее, наконец-то нашел свое место, получил карт-бланш, дабы реализовать себя на все сто.
Он изменился даже внешне – выпрямился, расправил плечи, его глаза заблестели, голос обрел пугающую властность, а движения и жесты – четкость и основательность.
Рабочих для себя Шерхель отобрал быстро, использовав весьма оригинальный способ: просто подошел к отдыхающим добровцам и прокричал несколько фраз на немецком. Вскоре его уже окружала толпа в несколько сотен человек. Когда я поинтересовался, что же он им такого сказал, Зигфрид ухмыльнулся в ответ:
– Я крикнул: «Кто говорит по-немецки – подойдите ко мне, вас ждет интересная работа!» Видите ли, герр Елисеев, металлы – это всего лишь мое хобби, и я не владею современной международной терминологией. Естественно, общаться с арбайтерами мне придется не на и-линге, а на языке Гете и Гейне. Так что все просто.
Место, где будут построены литейни, Шерхель определил, руководствуясь чистым прагматизмом – чтобы топливо, то бишь лес, сырье, то бишь горы, и вода, то бишь река, находились неподалеку. Таким образом, он обосновался в нескольких километрах от прыгуньих загонов, по ту сторону реки.
Мне было очень любопытно, как Зигфрид собирается плавить медь в условиях полнейшего отсутствия механизации. Сам я с трудом представлял себе весь процесс, но даже из школьного курса истории помнил, что наши далекие предки строили печи, в которых, собственно, и доводили медную руду до жидкого состояния посредством высоких температур.
Сообразительный немец поступил проще. В процессе разделки модуля добровцы отделили около сотни дюз тормозных двигателей. Напоминавшие ступы двухметрового диаметра и трехметровой высоты, эти дюзы за ненадобностью мокли под казавшимся нам уже вечным дождем. Некоторые, правда, пытались использовать их в качестве жилища, ставя на попа, но согласитесь, даже спать в таком тесном колпаке не очень удобно, не говоря уж обо всем прочем.
Шерхель, похоже, все рассчитал заранее. Несколько десятков его арбайтеров с молодецкими криками и прибаутками споро перекатали двенадцать дюз к месту будущей литейни, где уже были готовы вырытые в земле узкие ямы.
Одновременно шла массовая заготовка дров, изрядно проредившая опушку леса. Наконец, почти две сотни человек, волею «безумного Зига», как, посмеиваясь, называли Шерхеля, превратившись в рудокопов, нарыли и натаскали самородную медь, нагромоздив возле каждой печи по небольшой пирамиде.
Рыжий немец был недоволен всем. Дюзы, превратившиеся в плавильные котлы, стояли, по его мнению, криво, ямы под ними, где должны были гореть дрова, оказались вырыты недостаточно глубоко, руды арбайтеры принесли мало, и вообще если так работать, то у него ничего не получится.
– Как бы не перенервничал наш Зиги, – усмехался Лускус, глядя на стремительно возводимые литейни. – Он не ниппонец, конечно, но если все это кончится пшиком, боюсь, руки на себя наложит.
– Глина, мне нужна глина! – кричал тем временем Шерхель, бегая по берегу реки. И глина, конечно же, нашлась. Правда, не такая, как надо, и не в том количестве, но ее вполне хватило, чтобы замазать отверстия, через которые в дюзы подавалось топливо.
Вечером третьего с начала работ дня Зигфрид пригласил весь Сокол на первую, пробную плавку, благо дождь стих, из проливного превратившись в моросящий.
Под котлом-дюзой, уже загруженной кусками породы, горели дрова. Огонь был жаркий, и капли дождя, не успевая долететь до котла, испарялись, отчего вокруг стояла сизая дымка.
Голые по пояс арбайтеры, блестя мокрыми плечами, то и дело подбрасывали поленья, а сам Шерхель стоял наверху, у закрытого куском обшивки широкого конца дюзы, и время от времени покрикивал:
– Больше жара! Больше!
Жар и так был невыносимый, все вокруг колыхалось и плыло, а Шерхель казался сквозь эту завесу дрожащего воздуха неким миражом, существом из виртуального мира, богом огня с увенчанной рыжими кудрями головой.
– Зигфрид! – крикнула ему Франческа Кьянци, миловидная брюнеточка – рядовой из отдела автоматизации. – Вы же сгорите! Спускайтесь к нам!
– Найн, фрейлейн Франческа! – прокричал Шерхель, заглядывая в котел. – Сейчас все случится. Давайте желоб!
Последние слова он адресовал своим подчиненным, которые уже волокли выгнутый из листа все той же обшивки длинный желоб. Один конец они поместили в самом пламени, под дном дюзы, другой повис над заранее сделанной из глины плоской односторонней формой. Под желоб подвели стойки.
– Вы бы отошли, господа, – низким басом обратился к нам один из арбайтеров, явно земляк Прохора Лапина. – Ну как сорвется чего или пойдет не туда…
Мы послушались и встали в стороне.
– Айн! – начал наверху отсчет Шерхель. – Цвай! Драй!
– Давай! – рявкнул полуголый сибиряк, и двое литейщиков длинными кусками арматуры быстро раздолбили снизу глиняную пробку.
Я ожидал, что по желобу хлынет искрящийся огненный поток, но вместо этого по нему медленно, словно нехотя, в форму потекла струйка расплавленного металла.
– Э-э-э… И это вот медь? – спросил кто-то.
– Бронза, господа! Бронза! Здесь десять процентов олова. – Торжествующий Шерхель – подбородок вперед, рот до ушей – встал возле формы, внимательно следя за процессом. – Сейчас, господа, сейчас…
Струйка иссякла. Форма наполнилась более чем наполовину.
– Вассер! Скорее! – закричал немец, размахивая рукой. Двое рабочих принялись поливать форму водой. Пар ударил во все стороны, скрывая от наших глаз происходящее. – Если сплав не охладить быстро, – донесся из мутного облака возбужденный голос Зигфрида, – то возможна ликвация, то есть расслоение сплава обратно на медь и олово. Нужен фосфор и цинк, чтобы этого не произошло, но у меня пока их… Да лейте же, камраден! Лейте!
Шипение вскоре стихло, пар рассеялся. Мы увидели Шерхеля, гордо вздымающего серый предмет, весьма отдаленно напоминающий топор. Кто-то фыркнул, Лускус пробормотал что-то язвительное.
– Вот, господа! После обработки это будет самый настоящий келт! – торжественно произнес Зигфрид.
– Господин Зигфрид, а не могли бы вы… – смущаясь, тоненьким голоском спросила Франческа Кьянци, – не могли бы вы сделать нам ложечки? И вилочки. А то кушать… неудобно.
Все рассмеялись. Шерхель тоже улыбнулся, но ответил со всей почтительностью:
– Увы, милая фрейлейн. Пища содержит кислоты, которые при взаимодействии с медью могут создавать ядовитые вещества, поэтому для столовых приборов этот металл непригоден.
– Вы молодец, герр Шерхель, – очень серьезно сказала Акка. Она взяла из рук немца отливку, осмотрела и кивнула. – Хорошо. Нам нужны топоры. И пилы. И лопаты. Чем больше – тем лучше. Сколько сможет выдавать ваш… э-э-э… завод при полной загрузке?
– Фрау Анна, в данный момент я не могу в точности ответить на ваш вопрос, – солидно ответил Шерхель, – но, думаю, к утру у вас будет вся информация.
И при взгляде на него мне впервые подумалось, что, похоже, наше пусть и трагическое, но все же приключение оборачивается чем-то гораздо большим…
8 октября 2204 года
Дождь, дав нам передышку, обрушился на колонию с новой силой. Желтовский высказал предположение, что произошла смена циклонов и что, возможно, их движение имеет сезонный характер.
В импровизированной литейной, наскоро защищенной от дождя полотнищами теплоизолянта, Зигфрид Шерхель производил плавку за плавкой, пытаясь подобрать оптимальную формулу для медных сплавов. Куски самородной меди загружали, как я уже писал, в установленные вертикально дюзы тормозных двигателей, предварительно замазав глиной отверстия, через которые прежде подавалось топливо, и
