резиновых перчаток и совковые лопаты типа «БСЛ».
– Ну-с, господа, приступим. Двое держат мешок, один собирает… м-м-м… н у, словом, то, что на полу. Затем меняемся. Возражений нет?
Возражений не было. Илья, натягивая на руки толстые, сработанные на фабрике «Красный треугольник» аж в 1954 году перчатки, с неожиданным и уже подзабытым цинизмом подумал, правда, что упаковка останков в пакеты становится в последние дни его регулярной обязанностью, но вслух ничего говорить не стал. Выпитый коньяк, вопреки обычному, вверг Илью в состояние молчаливой обреченности. Все происходящее он теперь воспринимал не как ужасные события, которые навалились на него, а как общее течение жизни, попросту изменившее свое направление.
«Я – щепка в ревущем потоке. Главное, чтобы меня не вышвырнуло на камни и не сломало о них», – философствовал выпитый коньяк в голове у Ильи. Как ни странно, такая философия вполне устраивала его, и поэтому даже вид отрубленной руки Гуцула со все еще слабошевелящимися пальцами не оказал на Илью ровным счетом никакого эффекта.
Подцепив конечность лопатой, он закинул ее в растопыренный графом и отворачивающимся Завой мешок. «Такова жизнь. Кому-то – палисандровый гроб, а кому-то – пластиковый пакет», – эта мысль настолько понравилась Илье, что он даже решил потом записать ее.
Мало-помалу дело двигалось. Практически все, что осталось от грозного бандитского авторитета Гуцуляка, перекочевало в мешок. На каменном полу осталась лишь буро-голубая засохшая слизь, да валялась в стороне, неподалеку от двери, ведущей в круглую комнату, отрубленная голова с потухшими глазами и изорванным пулями ртом.
Граф и Зава подтащили мешок поближе к двери, Илья, не мудрствуя, схватил голову за ухо, поднял…
– Внимайте, живущие и смертные! Внимайте гласу Удбурда, Основателя Нового Пути!
Низкий рокочущий голос заполнил собой все подземелье. Голова Гуцула, дергая нижней челюстью, заговорила так неожиданно, что Илья отдернул руку, выпустив скользкое ухо.
– Это… Это… Он?! – прошептал Зава, опасливо глядя на откатившуюся к стене голову.
– Боюсь, что да, – Торлецкий нахмурился.
– Живущие и смертные! Ваша дерзость превзошла все пределы, – вновь начала вещать голова. Илья опять вздрогнул. Было в голосе неведомого «Кукловода»-Удбурда что-то манящее, властное и пронизывающее. Таким голосом не говорят, а именно вещают. И не люди, а боги…
– Ларец Желаний, укрываемый вами, все равно будет принадлежать мне! – слова Удбурда падали весомо, словно металлические слитки. – Вы принесете его мне сами, не позднее Часа Козла в место, известное вам как Музей, названный именем нечестивого жившего и смертного Дарвина. Отрок, что вступил в резонансный контакт с Ларцом, проживет ровно до следующего за Часом Козла Часа Ящерицы. Впрочем, если Ларец будет доставлен, возможно, я сохраню ему жизнь. Ваша же участь уже предрешена – вы все станете на Новый Путь, отринете прошлое и будете верно служить мне! И помните – отрок живет только до Часа Ящерицы!
– А вот это видал, падла-а! – раздался вдруг в коридоре громкий крик Громыко. Пошатывающийся майор стоял в дверях гостиной, демонстрируя голове Гуцула неприличный жест, причем не новомодный, американский, а исконно русский, когда одна рука перехватывает другую, сжатую в кулак, у локтя.
– Я сказал, вы слышали… – пророкотала голова и умолкла. Граф Торлецкий стянул перчатки и закрыл ладонями лицо. Зава растерянно переводил взгляд с Ильи на графа, как будто ждал, что кто-то из них сейчас скажет что-то важное.
– Пацана жалко… – Громыко прохромал к голове, занес ногу для удара. – Будь ты проклят, с-сука!
– Не надо! – Илья рванул майора за плечо, оттолкнул в сторону. – Не глумись над мертвыми, это… Это нельзя!
– Тьфу ты! – сплюнув, Громыко заковылял обратно в гостиную, из которой выглядывала помятая со сна Яна, на всякий случай сжимая в руках ППШ.
– Ах, Дмитрий Карлович, Дмитрий Карлович! Не уберег я вас, старый дурак! Втравил, втянул, вовлек… Нет мне прощения! – Торлецкий печально покачал головой.
– Успокойся, граф… – стремительно трезвеющий Громыко вернулся с полпути, хлопнул Торлецкого по плечу. – Давай лучше сядем сейчас все вместе и помозгуем, как пацана выручить…
«Мозгование» продолжалось уже час. Первым делом разобрались со сроками. Зава припомнил, а Торлецкий, сходив в библиотеку и порывшись в книгах, подтвердил, что Час Козла и Час Ящерицы у древних жителей Скандинавии означали 18 и 19 часов соответственно.
– Сейчас половина десятого, стало быть, у нас в запасе довольно много времени, – успокоившийся Торлецкий расхаживал по гостиной, заложив руки за спину. – Ларец, конечно, придется отдать… Жизнь юноши дороже любого, пусть даже самого магического и удивительного артефактуса…
– Да, но с помощью Ларца этот Удбурд таких дел натворит! – возразил Зава. Илья качнул головой, соглашаясь с другом.
– Кончайте! – раздраженно хлопнул ладонью по столу Громыко. – Дело ясное. Захват заложника, предъявленные требования. Самое поганое, что мы не можем привлечь профессионалов… Слишком многое придется объяснять, и в зависимости от того, как мы сможем ввести наших с Яной коллег в курс дела, нас всех отправят либо в дурку, либо в Бутырку. Думаю, этот безрадостный выбор никого тут не греет.
– Что же остается? – тихо спросила Яна. Она сидела в глубоком кресле, обхватив колени руками, и походила на маленькую девочку, случайно попавшую в общество взрослых мужчин.
– Остается действовать самим, – хмыкнул Громыко. – Возьмем Ларец, отвезем к Дарвиновскому музею, вызовем этого Уд… Ут… козла этого, короче, на переговоры. Придется торговаться. Можно было бы силовой вариант попробовать, но я так понимаю, он там не один, у него зомбей этих может оказаться хоть сотня, хоть тысяча под рукой, да?
– Вы абсолютно правы, Николай Кузьмич, – грустно согласился с майором Торлецкий. – И не забывайте, что он сам, говоря житейским языком, – могущественный маг, владеющий тремя артефактусами Властителей. Марвельные энергии подвластны ему, и я подозреваю, что с их помощью он в состоянии
