– А теперя чего? – спросил Луня у вагаса: – Щитов-то нету у нас! Как начнут сейчас копья кидать сверху – не оборониться, не спрятаться…
– Не след нам первыми начинать. – проговорил Шык: – Вдруг да пронесет, не захотят они с нами биться? А промедлишь – и впрямь копьями закидают, вижу я, у них на каждой птице их запас преизрядный. Чего делать, вразуми меня… Сам я себя вразуми!
– Ты сам говорил, волхв – цель нашего похода велика слишком, чтобы по глупому рисковать можно было! – Зугур растянул лук так, что он заскрипел, а бронзовый точеный наконечник лег на пальцы левой руки: – Ты как хошь, а я стрелять начну, как только они на полет стреловый подлетят.
Но погонщики Деревянных Птиц, как прозвал размалеванных смуглокожих людей Луня, подлетать так близко не стали. Вместо того они поднимались все выше и выше, и вот когда стали казаться стрижами на фоне красного закатного неба, вдруг резко направили своих птиц вниз, прямо на Золотую Колесницу, и ветер громко засвистел в белых кожаных крыльях.
Руна ойкнула, но не дрогнувшей рукой тоже натянула лук, выцеливая приближающегося врага. То, что это враг, теперь уже никто в колеснице не сомневался, и Шык, встав на передней скамье в полный рост, прокричал громовое заклятие, такое же, каким он ударил Змиула осенней ночью у подножья Серединного хребта.
Грохнуло. Небо словно раскололось пополам, зашипели, разбрасывая искры, Яровы Птицы. Колесницу зашатало, а с вытянутых рук волхва сорвались два огненных, слепящих шара, и помчались навстречу камнями падавшим с высоты Деревянным Птицам.
Миг – и два костра вспыхнули в вечернем небе, полетели в разные стороны горящие ошметки, веревки, куски пылающей кожи, и обьятые пламенем Деревянные Птицы рухнули вниз, пронесясь мимо Золотой Колесницы и обдав жаром сидящих в ней людей.
– Всегда бы так – и лук бы можно бы потерять, не жалко! – усмехнулся Зугур, подмигнул волхву, глянул вниз, и тут же снова потянулся к саду: – Ого, глядите, сколько их!
Люди внизу времени зря не теряли. Они вывели с сотню каких-то небольших, мохнатых животных с длинными шеями, запрягли их по пять в каждую из лежащих на земле Деревянных Птиц, разогнали свои летучие кораблики, и вот уже с Разрисованной Равнины зигзагами поднимались в воздух не меньше десятка птиц с кожаными крыльями.
– Не боись! – Шык глянул в сторону солнца, уже почти на половину окунувшегося в затянутый дымкой окиян: – Эти птицы без чар летают, их воздух теплый носит, вверх толкает. Солнце село, сейчас с гор холодом подует, так к вечеру всегда бывает. Они лететь не смогут, отстанут. Да и кони наши поднажали – вон, гляди, чего! Искрами так и сыпят, так и поддают жару, как каменка в бане.
Яровы Птицы и впрямь быстрее замахали крылами, Золотая Колесница понеслась по Небесной Дороге и ветер засвистел в ушах у путников. Вскоре и Разрисованная Равнина с кружашимися над ней, но так и не поднявшимися высоко Деревянными Птицами, и окружавший ее холмистый кряж, и вершины гор вдалеке – все потонуло в ночном мраке и осталось далеко позади.
Золотая Колесница спустилась уже к самой земле. Кромешная ночная мгла поглотила все вокруг, и путники не могли понять, где они, и сколько еще до тверди земной, но аромат неведомых цветов, трав и деревье, звуки, что издавали неизвестные им животные, звери, птицы и иные твари, подсказывал – скоро они покинуть резные скамьи и начнется то, чего они так жаждали, но и боялись в душе – поиски Могуч-Камня.
Неожиданно колесница застыла на месте и путники повалились друг на друга. Яровы Птицы потускнели, поблекли, словно бы подернувшись пеплом, как угли прогоревшего костра. Все покрыл кромешный, непроглядный мрак.
Здешняя ночь не походила на привычные ночи – там, дома, даже в безлунную пору можно было разглядеть и землю, и небо, и камни, и деревья. Тут же, не смотря на то, что небо не было затянуто тучами и звезды светили, ни зги не мог рассмотреть человечий глаз – звезды светили так, что ничего ни освещали.
– Темень-то какая! – пробормотала Руна, вглядываясь в низ. Потом вытянула руку и испугано отдернула ее:
– Ой, тут ветка! В лесу мы! Дядько Шык, лес же кругом, гляди сам!
Шык, щелкнув пальцами, засветил бледный, призрачный чарный огонек, и люди невольно отпрянули к передку колесницы – прямо перед ними высился исполинский ствол громадного дерева, морщинистый, узловатый, весь покрытый мхом, оплетенный какими-то ползучими травами.
Колесница стояла на толстенном, в два обхвата, древесном суку, а внизу, под ней, в трех человеческих ростах, виднелась сплошь заросшая высокими кустами с мясистыми листьями земля.
– Вот и прибыли! – сказал Зугур и в свете чародейского огонька начал доставать из мешка кожаные ремни и ладить ременную справу для спуска.
Спустились. Луня, стоя во тьме меж колючих ветвей, по щиколотку утопая в прелой трухе, закрыл глаза и начал вслушиваться в окруживший его лес. Лес был чужим, совсем чужим и даже чуждым для любого человека. Он жил своей, особой жизнью, не похожей на жизнь ни одного из виденных Луней прежде лесов.
Ученик волхва чуял – этот лес был очень большим – без конца и края, и очень древним. Он рос тут всегда, чуть ли не с тех времен, когда Владыка впервые создал растения и разрешил им расти, цвести и умирать, давая жизнь новым побегам.
Ни одно из окружавших Луную деревьев, ни один куст, ни одна травинка, ни даже мох не были знакомы юному роду. И все запахи, звуки, ощущения тоже ни на что не походили. А самое главное – Луня почуял ненасытность этого леса. Здесь постоянно, каждый миг кто-то кого-то ел, пожирал, набивал свою утробу для того, чтобы тут же попасться в пасть более сильному, более могучему хищнику.
Даже растения, опьяняющие сладостными ароматами, кружащими голову, и те безжалостно душили друг друга, оплетали корнями и побегами, выпивали жизненные соки, существовали за счет другого. А были и такие, что питались живой плотью, заманивая в расставленные ловушки живых тварей, от самых мелких, до совсем больших, человеку под стать.
Членистая мелочь, жуки, гусеницы, жрали сам лес. Их было немеренно, неисчислимо, и все они постоянно терзали своими челюстями зеленую плоть растений. Но листьев в лесу было еще больше, и он не страдал от маленьких пожирателей. А вот они сами страдали – их же собратья, и твари побольше постоянно ловили их и ели, а их ели твари еще больше, а их – еще, и так до бесконечности…
Дикая, чужая ночь, напуганная появлением пришельцев, быстро разобралась, что беды от них ждать не след, и вдруг, в одночасье, ожила множеством криков, писков, воплей, стрекотания и свиристения. То там, то сям слышался хруст веток, вспыхивали во мраке огоньки чьих-то любопытных глаз…
– Ой, мамочки! – взвизгнула вдруг Руна: – По мне ползет кто-то! Луня, убери его, ай!!
Шык опустил чародейный огонек, и все увидели здоровенного, с крупную жабу величиной, мохнатого паука, шустро ползущего по Руниной ноге. Луня ударом поршня сбил мохнача на землю, но тот и не думал отступать и пришлось разрубить его мечом.
– Если тут каждого паучару мечом рубить придется, у нас мечей не хватит, а, дяденька? – с содроганием спросил Луня, вытирая клинок от беловатой паучьей слизи.
– Однако, назад надо лезть! – приговорил Шык: – Все одно не видать ничего, куда идти, неизвестно. До утра переждем, там оглядимся. Гора, что Могуч-Камень сберегает, рядом где-то должна быть, я так мыслю. Давай, полезли в колесницу, ночевать будем.
В колесницу залезли быстро, но там путников уже ждали – толстенный пестроокрашенный змей притаилась между скамьями, и вдруг выползя из своего убежища, быстро начала оплетать могучими кольцами ноги Зугура. Вагас кинжалом успел отсечь змею башку, но тело гада словно бы жило своей жизнью, и продолжало сдавливать человеческую плоть, точно тиски. Пришлось рубить чешуйчатое змейское тело на куски и выбрасывать их из колесницы вниз, туда, где недавно стояли сами путники.
В темноте сразу затеялась какая-то возня, послышались негромкое рычание, заклацали зубы, зачавкали рты.
– Ой, да что ж тут все такое… голодное-то! – в отчаянии сказала Руна, прижимаясь к мужу. Луня поглади женины волосы, успокоил, как мог.
Всю ночь горел сотворенный Шыком огонек, и путники в очередь несли дозор – в ТАКОМ лесу чуть
