мира на другой.
Через два дня после того, как вырвались путники из Славных Палат, от которых ныне одно лишь крошево осталось, вспомнил Луня про Невидью шапку, что спасла им всем жизни, и полез к Шыку, прося рассказать, что за Ошач такой у Выдр был, вроде не слыхал он про волхва с таким именем, а заодно и про Невидью шапку растолковать, может, можно другую такую сделать?
Шык отнекивался, потом сердиться начал, но в конце концов плюнул в сердцах за резной насад колесницы, мол, Луня – как банный лист, все одно не отвяжется, и взялся рассказывать:
– Давно это было, очень давно. Я в ту пору еще и бороды не отростил, и волхвом меня не величал никто, так, за знахаря почитали, да и то больше по скотине. Была у меня тогда мечта заветная – все Землю-Матушку обойти, все страны повидать, на все народы подивиться. Ну, а для начала взялся я обойти наши, родские земли, погостить в родах иных, и с волхвами потолковать, премудрости чародейские у них перенять надеясь.
Не знал я еще, по молодости лет и малоумию, что каждый волхв все чары свои, заговоры, заклятия, уловки всякие бережет пуще зеницы оковой и никому никогда их не раскроет, пока не придет время ему брать себе ученика.
Долго ли, коротко, обошел я родские земли, везде побывал, всех повидал, в каждом городище гостил, на дальние бортни и заимки охотничьи забредал, и на все капища, и на все требища божеские захаживал, всем богам нашим кланясь, и даже через Великую Ва к рыбарям зарецким плавал.
Роды – народ хлебосольный, везде меня привечали, за стол сажали, житом делились, ночлег давали и были со мной ласковы да приветливы.
Но стоило мне к волхвам подойти, о чародейных делах разговор завести, как едва не палками гнали они меня, и чарами били, не насмерть, но так, что долго болел я, каждый раз после таких выволочек отходя.
И вот, когда все земли родские обошел я, и ни один из волхвов, коих не так уж и много у нас было, не приветил меня, осталось мне зайти на самый далекий починок рода Выдры, что на крайнейм закате и полуночи наших земель стоял. Слыхал я от охотников, что живет на том починке чудной мужик, лесовик да болотник, и есть еще в лесу дремучем неподалеку от починка тайное капище, Скрыту во славу ставленное, и мужик починковский за капищем угляд держит, Скрыту служа.
Говорили люди, что тот, кто то капище отыскать сумеет и жертву Скрыту принесет такую, что по сердцу богу придется, получит от него в награду дар – мысли других людей, скрытые да тайные, постичь и познать. И загорелся я тогда, и пуще всего на свете захотелось мне на Скрытово капище набрести, жертву принесть, а после всем волхвам родским, кои меня отринули, носы натянуть, все умения их чародейские вызнав. Гордыня, одним словом, меня обуяла…
Шык закашлялся, и потянулся попить воды. Руна, пользуясь заминкой, спросила:
– Дядько Шык, а что за Скрыт такой? Дед мне про разных богов родских сказывал, но про Скрыта я первый раз слышу…
Волхв блеснул глазами, загадочно и печально, а потом махнул рукой:
– Ладно, расскажу и это, коль пришлось. Есть у нас былина, длинна она и тяжка, ибо петь ее надо голосом особым, и гуслями себе подыгрывать тоже не как обычно. Если ж коротко, то повествует она о том, как родился у светлоликого Яра и багряновласой Зимцары сын, отрок красоты небывалой, ибо слились в нем яркий свет солнца с прихотливыми цветными зорьными переливами. Нарекли его Светозаром, и не было во всех мирах, через кои Великое Древо растет, никого краше да пригожее Светозара.
Блистал он златым и багряным, и везде, где нога божича юного ступала, расцветала земля, яснилось небо, и люди жить начинали складно да ладно, славя сына Яра и Зимцары.
Прослышал про это Худ-Змей, что в Пекле живет, и карами для душ людским ведает. Пуще всего любил Худ-Змей муки душ людских, и чем больше их в Пекло попадало, тем милее ему было, тем радостнее. Однако все меньше и меньше стали попадать души в Пекло – Светозар умел все мысли людские вызнавать, и плохие, злые да кознявые осветлять, одабривать светом своим живоносным. И люди добрыми становились, а души добрых людей, известное дело, не в Пекло, а к Чурам на небо после смерти попадают.
В тоске и лютой злобе засыхал в Пекле Худ-Змей. И вот задумал он погубить Светозара, погасить свет его яркий. Выполз Худ-Змей из Пекла, залез повыше на ствол Древа Мирового и плюнул слюной своей вниз, на землю. И везде, куда капли слюны попали, выросли травы ядные – белена, дурман, цикута-смертонос, и всякие другие. И оказалось, что если выжать весь ядовитый сок из трав тех, много больше его окажется, нежели в слюне Худ-Змея было.
Пополз змеина по земле, и всюду нюхом своим отыскивал он травы ядные и жевал их, сок высасывая, и вскоре набрался яду и раздулся, точно лягуха, через соломину надутая, Луня вон у нас мальцом забавы такие любил…
Шык снова потянулся за водой – после беготни по Славным Палатам у волхва сушило горло. Луня, не ожидавший такого оборота в рассказе, обижено буркнул:
– Не надувал я лягух никогда, это Вычач все. Что я, лиходей какой, тварь живую губить из баловства?
– Не знаю, не знаю. – прикинулся Шык, потом махнул рукой с улыбкой, пустое, мол, шучу, и продолжил: – Раздулся, значит, Худ-Змей, набрался яду, и снова на Древо Мировое полез, с тем, чтобы Светозара углядев, выплеснуть на него весь яд и залить им свет животвороный.
А Светозар той порой задумал страны полуночные осветить, чтобы не стояла там тьма по полгода, чтобы морозы да холода отступили и люди смогли жить в тех краях. Испросил Светозар дозволения у отца- матушки и отправился в путь-дороженьку.
Мало ли, много ли прошел Светозар, но вот пришел он к горам высоким, что страны полуночные от земли иной отделяют. Притомился Светозар и отдохнуть решил перед тем, как за дело задуманное взяться. Прилег он у подножия горы высокой и задремал на чуть всего. Тут-то и выследил его Худ-Змей, а выследив, окатил тварник светорожденного ядом, коего немало насобирал он внутрь тела своего.
Яд черный волной дымящейся затушил пламя живоносное, смыл красу с облика Светозарова. Закричал от боли божич, и клик его по всей земле прокатился, и плакали люди, слыша его, ибо поняли все, что красота из мира уходит, навсегда, навечно…
Услыхали голос Светозаров и отец его, и матушка. Страшно разгневались они. Зимцара на голос сыновий поспешила, а Яр светлоокий с небес вниз, к земле сырой, ринулся, расправу творить над Худ-Змеем поганым. Испугался Худ-Змей, обернулся вороном черным и помчался над горами, над морями, в Пекло свое поспешая вернуться.
Яр смотрит – стая воронов летит. У всех ветер поет в крыльях, а у одного – воет. Ударил Яр мечом огненным, полетели перья ворониные, пал на земь Худ-Змей, перекинулся туром черным, и по долам, по степям помчался, в Пекло свое поспешая вернуться.
Яр глядит – стадо турово бежит. У всех земля звенит под копытами, а у одного – стонет. Ударил Яр мечом огненным, расселась шкура турова, снова пал на земь Худ-Змей, но не дал ему Яр в этот раз уйти, взмахнул он мечом своим в третий раз и срубил Худ-Змею башку его поганую.
После бросился Яр светлоокий следом за Зимцарой к сыну своему, но увидал лишь жену свою, горько плачушую, да старичка рядом, ликом темного, спиной горбатого.
Спросил Яр у старичка: «А где ж сынок наш, Светозарушка? Не видал ли ты его, дедушка?» Отвечал ему старичок: «Сгинул сынок ваш, пропал на веки вечные. Нет больше Светозара, нет света животворного…»
В печали великой вернулись Яр светлоокий и Зимцара багряновласая на небо и с той поры не могут они глядеть друг на друга, ибо боль и тоска о сыне пропавшем живет в сердцах их, а светом своим, что в Светозара вместе был слит, напоминают они друг дружке о нем.
Вот потому-то и выходит сперва после ночи темной на небо Зимцара, раскидывает свои власы окрест, мир озаряя предвесничьим светом, а после спешит уйти, светлоокому Яру место уступая.
И не знают боги светлые, что не сгинул, не пропал Светозар бесследно. Стал он после яда Худ-Змеева тем самым старичком черноликим, Скрытом назвался, и ушел из земель, людьми населенных, в леса дремучие, скрылся в чащобах непролазных, спрятался в буреломах непроходных, ибо страшен и отвратен показался ему его новый облик, и стыдно стало Светозару на глаза божьи и людские показываться.
Смыл яд красу его, потушил пламя, но не смог он душу потравить, не смог добро из нее выесть. Начал
