Зарос Ход травой-бурьяном, раскис весь, а Стражи Ходовы побиты, повалены, и опасно ныне малым числом по Ходу ездить. Врагов наших, аров и иных, в здешних местах нет сейчас, но были не так давно, большая дружина на закат проходила, и конные там были, и пешие. Так что путь наш до Корчева Дома окрест держать будем, с опаской да оглядкой, кабы на дозоры вражьи не напороться!
Зугур, что менял свалявшиеся перья на стрелах, усмехнулся:
– Вот едрит мать его, Владыки, хоть и не было ее у него! Мы ж ВСЕХ людей от смерти спасаем, и аров треклятых, и хуров тех же, детей шакальих, и мы же от них таиться должны! Что за времена, что за дела такие? Боги гибнут, люди дружка дружку хуже зверья дикого опасаются, хуже нелюдей бояться. Ух, и отольються все слезы вагаских матерей, и матерей всех иных народов этому Владыке! Ух, и посмеюсь я над прахом его, пусть и не увижу его глазами!
– Ладно, ладно, разошелся! – проворчал Шык: – Погоди, тут кабы ОН над нами не посмеялся, вишь как выходит – Черный лес впереди, так и до него еще суметь добраться надо!
Луня заточеной щепкой потыкал зайчатину в котелке, повернулся к волхву:
– Зато, дяденька, коли доберемся, то аров уже бояться не надо будет – они-то, небось, туда не сунуться, остерегутся, разорви их Игг!
Похлебав заячего варева, обглодав косточки, путники залили костерок, заложили ямку сбереженным дерном, Луня веткой замел следы, и к полудню маленький отряд уже спускался на Мокрый луг.
Шли сторожко. Впереди, за пять сотен шагов – Луня, дозорным, остальные следом, цепочкой, быстро и тихо. Разговоров не вели, головы пригибали. Сырой туман, что висел над лугом, надежно укрывал путников, а как минули луг, Руна Луню сменила, по распадочку меж холмами повела, потом – лесной окраиной, и к вечеру в буреломный осинник вывела, место глухое и дикое.
Там и на ночь остановились. Шык сперва долго землю слушал – аров без арпаков не бывает, а стук копыт конских земля далеко разносит. Но тут все тихо было, и путники на ночлег расположились без опаски. Луня куропатку подстрелил, Руна щавеля по дороге нарвала, корешков разных, голодными сидеть не пришлось.
Зугур на этот раз первым в дозор ушел. Луня залил костерок, и все уже собрались на боковую, но перед тем, как спать укладываться, Руна вдруг обратилась к волхву:
– Дядько Шык, дозволь мне Могуч-Камень поглядеть, в руках подержать.
– Зачем тебе? – удивился Шык.
– Ну дозволь, рассмотреть я его хочу, что за диковенка такая. Ты вот про него говорил, что камень сам про себя рассказывать может…
– Так то ж не всякому, тем только, кто без слов понимать обучен. – Шык, уже было улегшийся, сел и пояснил: – Волховство, магия, как Вед это называет, дарует человеку многое, но многого и требует взамен. Сильный волхв, маг, колдун, он от жизни обычной отрешиться должен, семью, детей иметь ему нельзя, а за это он и мир по другому видит, и мысли тоже, и людские, и звериные, и прочие другие. Луне вон, посля женитьбы вашей, волхвом не стать уже, ну, ПОЛНЫМ волхвом, понимаешь? И тебе слова, что камень говорит, услыхать не дано, хотя и есть в тебе что-то, муть какая-то чарная, но ты ее и сама особо не чуешь, а уж проявить и подавно не сумеешь.
– Ну дядько Шык, ну дай камень! – гнула свое Руна, и волхв махнул рукой:
– Ну, на, гляди, острожно только – сила в камне этом великая.
Руна под недоуменными взглядами Луни приняла из рук волхва осколок Первой Звезды, бережно положила его себе на колени, нагнулась над ним, словно бы вглядываясь в черные сколы, словно бы силилась прочесть какие-то неведомые писмена, что покрывали камень, но Луня заметил – глаза у девушки при этом были закрыты.
Сам Луня, подержавший Могуч-Камень в руках еще в подгорных коридорах бурой горы, почуял в нем только что-то непонятное, скованное и спрятанное, тайну какую-то, и очень-очень древнюю память – у обычных каменй такой не бывает. Но Луня тогда ранен был, не до камня, да погоня на плечах висела. А после и вовсе позабыл он про звезный осколок. Добыли они его – и хорошо, пускай до срока в котомке Шиковой лежит, хоронится.
Руна вдруг выпрямилась, открыла глаза, отдала камень волхву и улыбнулась:
– Дядько Шык, а ведь не все ты нам рассказал так, как было!
– Ты про что это, Руна? – удивился волхв.
– Да про то, что не сам ты пещерку с камнем в горе учуял – это камень позвал тебя, сам открылся- объявился, к тебе потянулся. Да еще и подсказал, как лучше до него добраться.
Шык только руками развел в смущении:
– Ну, Лунька, и жонку ты себе нашел! Уела она меня, старого. Ведь и впраду слукавил я маленько, не для выгоды, так, к слову пришлось. Но ты-то, Руна, как узнала про то? Не уж-то тебя чарам кто учил?
Руна покачала головой:
– Никто не учил. Сама я… Просто… Просто в роду матери моей был человек, что у гремов колдуном великим считался. Верно ты заметил, дядько Шык, настоящему волхву или колдуну с бабами знаться нельзя – сила уйдет. А вот тот колдун – он другой был. И колдовство его тоже – другое. И жил он всегда один, и чары творил по-своему, и в воде он не тонул, и с женщинами знался. От него у дочери эрла Ворги отец матери моей родился. Тэур, сын Гроума…
– Гроума!! – в один голос вскричали Шык и Луня, забыв, что сторожиться надо. Руна кивнула.
– Что ж ты раньше не сказала, что прадеда твоего Гроумом звали! Это ж с ним мы в Зул-кадаше Карающий Огонь одолели, и от зулов после бежали! Он воистину великий чародей, и воистину странны и непонятны чары его. И ты, выходит, унаследовала что-то от прадеда? Вот уж новина, так новина! – Шык вскочил и в великом смятении начал ходить взад и вперед по полянке меж вековых осин.
Руна, повернувшись к Луне, взяла мужа за руку:
– Не говорила я допреж про родню свою, потому что сказал мне Старый Корч, давно, когда первый раз увидал ты меня, Луня, что мать твою гремы убили, и думала я, что разгневаешься ты, про племя тебе ненавистное услыхав…
Луня обнял жену, поцеловал, сказал негромко:
– Ныне мир изменился, Руна. Прошлые дела в прошлом остались, сейчас другие заботы. Помогли нам гремы, чем смогли, когда повстречали мы их на пути своем. Теперь не враги они нам, а союзный народ в борьбе с общим врагом. И союзность эту я ломать из-за старой обиды не буду. А теперь давай-ка, чародейка, спать ложиться, а то после полуночи мне в дозор вставать.
Они улеглись и вскоре уснули, но Шык так и не прилег. Присев на валежину, он долго смотрел на спящих, что-то бормотал, доставал из своей котомки разные камешки, палочки и перья, крутил их в руках, подбрасывал, прикладывал к глазам, а потом, довольный, усмехался, и снова сидел молча и тихо, и лишь когда пришел Лунин черед в дозор идти, волхв лег на свое место и уснул…
Утром, доев остатки вчерашнего хлёбова, пошли дальше. Когда солнце перевалило за полдень, Руна уверенно и безошибочно вывела путников к краю леса у самого Дома. Тут и остановились – отдохнуть и осмотреться.
К Дому решили идти все вместе, но налегке, оставив вещи в укромной берложке под выворотнем громадной сосны. Проверили оружие, приготовили луки. Шык, покопавшись в своей котомке, вытащил сухой мышиный хвостик, трижды обмахнул им всех и произнес отводящее чужой глаз заклятие. Теперь если кто и заметит издали путников, то за людей не сочтет – то ли деревьями, то ли корягами, то ли столбами покажуться они ему.
День выдался ветренный, слегка похолодало. Шумел лес, деревья роняли обломки сухих веток, с сосен летела отмершая хвоя, падали шишки. Лес здешний был, как Луня сказал, «разный», и вперемешку росли в нем и березы, и осины, и сосны, и кустовая мелочь вроде дикой малины и колючего шиповника.
Руна предложила попробовать пройти к Дому подземной тропой, той самой, по которой в страшную ночь изгнания Старый Корч увел семью от верной гибели в лес. Но Шык, поразмыслив, решил – по верху надо идти, под землей если в засаду угодишь – все, считай, пропали, а на заросшей кустарником и редкими березками плосковине, что тянулась от леса до самых стен Дома, можно было и спрятаться, и бой принять.
Пошли. Дом появился не сразу – сперва пришлось долго пробираться по разнотравью, обходить
