Завлетшину сытую и совершенно безбедную жизнь...
А город все бушевал, превратившись из сонной дряхлой шавки в озверевшего матерого пса.
Благим матом орал умудрившийся взобраться на гладкий фонарный столб сержант ГАИ Гигамов. Взбешенные автовладельцы, которых он не раз и не два обирал на дороге, сперва хотели сбить гаишника со столба, для чего неоднократно бросали в него различные тяжелые предметы, но потом из собравшейся толпы вышел кто-то бородатый в куртке-аляске и, пробасив: «Кончай балаган!», в два выстрела из явно трофейного ментовского «Макарова» «снял» сержанта. Толпа для порядка потоптала уже безжизненное тело и отправилась дальше – восстанавливать справедливость...
Капитана Дорохова, сменившегося с дежурства вместе с Гигамовым и мирно спавшего в своей холостяцкой постели, волна народного гнева обошла стороной. Но возмездие за неправедную жизнь все же настигло гаишника. Проснувшись от жутких воплей и шума, он несколько минут понаблюдал за творящимся за окном, потом в страхе забился в угол, но такой способ спасения Дорохову не понравился.
Тогда капитан вытащил из тумбочки бутылку водки, свернул крышку и прямо из горлышка высосал почти все. Закурив, Дорохов лег на кровать, ощущая, как постепенно отлетает страх, исчезает неуверенность, а им на смену приходят спокойствие и созерцательность...
Спустя несколько минут капитан заснул и больше никогда уже не просыпался – окурок, выпав из расслабленных пальцев, запалил одеяло, от него начал тлеть матрас, и Дорохов банально задохнулся продуктами горения.
Но это было уже утром, а пока еще над Средневолжском бушевала невиданная кровавая ночь!
Ярость клокотала в сердцах одних, иррациональный ужас – в душах других. Наваждение длилось несколько часов и полностью прошло только к утру, когда улегся ветер и кончился снегопад.
Итог подвели на следующий день, и был он страшен.
Сорок семь убитых, две с лишним сотни покалеченных... По городу ездили машины скорой помощи, милицейские уазики и просто мобилизованные по разным предприятиям грузовики, собирая трупы и воющих от боли, окровавленных, изувеченных людей.
Одновременно пострадала и техника. Ночью сами собой перегорели все пробки и предохранители, электричество отключилось по всему городу. Вышли из строя компьютеры и кассовые аппараты в магазинах. Впрочем, большинству из них утром не понадобились кассы – жаждущая справедливости толпа ночью разгромила большинство торговых точек Средневолжска.
Потрясенные жители, когда рассвело, в шоковом состоянии взирали на дело рук своих. Фраза «Что ж я сделал-то?!» стала культовой. Смертельно напуганные милицейские чины и отцы города, забаррикадировавшись в здании ОВД, никак не могли принять решение – начать ли массовые репрессии или постараться замести следы «Ночи кухонных ножей»? В итоге временное помешательство средневолжцев было объявлено «происками деструктивных сил, связанных с международным терроризмом и совершивших попытку захвата власти в городе». Именно такая формулировка ушла наверх и попала потом в СМИ.
И долго еще, несколько месяцев Средневолжск считался среди соседних городов и поселков образцом целомудрия, воздержания и честности. Впрочем, это было уже много позже, а той ночью средневолжцы азартно вымещали друг на друге все накопившееся в их душах, используя для восстановления справедливости самый простой и проверенный способ – физическое воздействие.
Занятые этими важными делами, они не обратили никакого внимания, на то, что через темный, охваченный безумием город промчался желтый джип, несущийся с такой скоростью, словно он участвовал в гонках «Формулы-1»...
Яна очнулась от боли. Тупая, ноющая, она концентрировалась где-то в области затылка. Открыв глаза, девушка огляделась. Если учесть, что последнее, что помнила Яна, – приставленный к ее щеке ствол пистолета, сильные руки Рыкова, сжимающие ее, растерянный Илья, топчущиеся рядом с ним рыбаки, свет фонаря, снег и темнота за границей светового круга, а потом вспышка, удар, – то место, в котором она находилась, выглядело более чем странно.
Коваленкова лежала на узкой откидной кровати в небольшой комнате, здорово напоминающей корабельную каюту. Полукруглый потолок, овальный иллюминатор, закрытый пластиковой шторкой, мягкая серая обивка стен, маленький столик в углу. Из общего спартанского стиля не выбивалась и картинка на стене – черно-белый рисунок, изображавший спиралевидную татлинскую башню, сталинскую высотку и огромный дирижабль, пролетающий на заднем фоне. На узкой раме белела табличка: «А. Андреев. Тоталитарная готика».
Яна приподнялась на локте, потрогала рукой затылок – под волосами вздулась огромная шишка. На подушке обнаружилась резиновая грелка, набитая льдом. Без нее боль наверняка была бы куда сильнее.
«Да где я? – в который раз задала себе вопрос девушка. – Судя по всему, Рыкова все же нейтрализовали. Но в процессе меня чем-то зацепило. И теперь я – потенциальный клиент больнички, куда меня и везут... Но на чем? На корабле? Зимой? Волга же замерзшая! Может, это ледокол? И вообще – где Привалов? Почему он не сидит рядом?»
Тут Янины мысли пошли по традиционной женской дорожке: «Раз не сидит – значит, не может. А почему не может? Потому что... Потому что его тоже... зацепило? Сильно? А вдруг вообще...»
Стиснув зубы, Коваленкова запретила себе думать об Илье. Попусту расстраивать себя, не владея информацией, – это бессмысленно. Яна встала, на всякий случай держась рукой за шершавую, мягкую стену, и прислушалась.
Вокруг было практически тихо, но где-то далеко-далеко угадывалось ровное и мощное гудение. На шум корабельной машины это гудение походила слабо, зато...
«Зато это очень похоже на шум пролетающего вдалеке самолета», – решила Яна.
Неожиданно пол под ее ногами чуть качнулся, а потом все тело на несколько мгновений налилось тяжестью, как при подъеме в скоростном лифте.
– Мамочки! – вслух произнесла Коваленкова. – А ведь и впрямь самолет! Или...
Что «или» – она сказать не успела. Дверь бесшумно открылась, и на пороге возник одетый в парадную офицерскую форму с полковничьими погонами Рыков.
– Очнулись? Ну, слава Богу! Вы уж простите меня, Яночка, что пришлось прибегнуть к столь крайней мере... – улыбаясь как ни в чем не бывало, мягко проговорил он.
Коваленкова от растерянности буквально потеряла дар речи, таращась на экстравагантного депутата. Наконец она собралась с мыслями и спросила:
– Куда вы меня везете?
– В Москву, Яночка! Мы с вами путешествуем в столицу нашей Родины. Вот только залетим по дороге в одно место, тут недалеко – и прямиком в Первопрестольную... Чайку не желаете? – Рыков, казалось, лучился от вежливости и желания угодить.
– Где Илья? Что с ним?
– А ничего с ним, – чуть поскучнел Рыков, – остался рыбку ловить. Пусть отдыхает, так ведь?
– Не так! – взвилась Яна и металлическим голосом принялась чеканить: – Я не знаю, что это за самолет, но вы совершили нападение с применением оружия на сотрудника органов внутренних дел...
– Ну-ну-ну... – улыбка Рыкова стала еще шире, – такая симпатичная, серьезная девушка, а опускаетесь до лжи. Нехорошо! Вы ведь уволились из органов, не так ли?
– Сергей Павлович! Выходим на цель! Возможны проблемы по метеоусловиям, – прогремел по внутренней трансляции обезличенный, мертвый голос.
– Простите, Яночка, дела! – развел руками депутат. – Мы с вами продолжим эту увлекательную беседу чуть позже, договорились?
И прежде чем Коваленкова успела шагнуть вперед, Рыков захлопнул дверь, оставив ее одну.
Яна со всей накопившейся злостью пнула серую, в тон стен дверь, которая, впрочем, даже не шелохнулась, и, закусив губку, села на кровать...
Вроде положено было в такой ситуации забиться в рыданиях, истерично вскрикивая и колотя кулачками по подушке, но бывший лейтенант уголовного розыска Яна Коваленкова как-то забыла про это. В ее украшенной челкой спереди и шишкой сзади головке вызревал план освобождения.
«Троллер», ровно ревя новым мотором, стрелой летел по заснеженной дороге.
Илья плакал и ничего не мог с этим поделать. Слезы, вызванные осознанием того, что он бессилен
