– Анатольич, а что за марка? – завистливо поинтересовался Громыко, – «Хаммер» небось?
– Ну что вы, Николай Кузьмич. Автомобилям, созданным в Североамериканских Соединенных Штатах, я не доверяю. Равно как и изделиям мастеров из страны Ямато, Страны утренней свежести, и их европейских коллег. Я приобрел скромный, как любит выражаться уважаемый Олег Трофимович, «аппарат», произведенный на Ульяновском автомобильном заводе.
– «Уазик», что ли? – ошалело выпучил глаза Громыко. – Ну и на хрена ж он тебе?
– Э-э-э, не скажите, любезнейший Николай Кузьмич! Иностранные автомобили, безусловно, отличаются повышенным комфортом, но в случае поломки я вряд ли смогу исправить ее самостоятельно. А мое авто я починю в любой точке земного шара – сам. Кроме того, меня вполне устраивают отличная проходимость и надежность работы всех агрегатов в самых неблагоприятных климатических условиях. Что же касается комфорта, то я приобрел модель «Хантер», у него современный... как это? Да, современный дизайн и удобный салон: мягкие кресла, есть даже специальные подставки для поддержания головы.
– Ну, если «Хантер» – то да! – глубокомысленно покивал отставной майор. – А где ты его держишь?
– Стоит мой железный конь в гараже у соседа Дмитрия Карловича, замечательного мастера Олега Трофимовича, вы все его знаете. Оттуда мы завтра и отправимся в нашу экспедицию.
– Ну дела! – покрутил головой Громыко и тут же спросил: – Анатольич, а права? Ты же... ну, типа мифологический персонаж, хе-хе. У тебя ж и паспорта-то нет...
– При современном развитии типографского дела не только на Западе, но и в нашем Отечестве, – ехидно ответствовал Торлецкий, демонстрируя знания классики, – это не являлось для меня сколько-нибудь трудным делом!
– А за погляд денег не возьмешь? – пробурчал Громыко, быстро выдернул из сухих коричневых пальцев графа блестящий прямоугольник прав и впился в них профессиональным ментовским взором.
– М-да... Не зря я ушел, – разочарованно протянул он спустя некоторое время, возвращая права владельцу. – Вот не знай я, что они – левые, шиш бы догадался. Стареем, стареем... Правда, Януль?
– Я, Ник-Кузич, на г-л-пые-в-просы не от-веч-аю! – и Коваленкова показала бывшему начальнику острый розовый язычок.
Глава вторая
Василий Иосифович Бутырин, русский, 1965 года рождения, со вчерашнего вечера, видимо, уже неженатый, проснулся от нестерпимой головной боли. Раскрыв глаза, он несколько секунд очумело пытался понять, что с ним. Мир, видимо, сошел с ума и встал на уши. Василию сделалось плохо...
Наконец кое-как переживший мощнейшую алкогольную интоксикацию мозг заработал, и Бутырин понял, что лежит на спине, у самого края дивана, а запрокинутая его голова свисает вниз, чуть не касаясь макушкой пола.
С трудом перевернувшись, Василий скривился от бьющей в виски боли, сел и огляделся. Его похмельному взору предстало безрадостное зрелище разгромленной квартиры – вывороченные ящики шкафов, опрокинутые стулья, перевернутый стол. И всюду, буквально всюду валялись его, Бутырина, вещи – носки, трусы, брюки, рубашки, пиджаки и галстуки.
Шифоньер, гостеприимно распахнувший широкие зеркальные дверцы, хранил в себе лишь стайку плечиков да забытый Алин носочек для фитнеса, сиротливо краснеющий на пустой полке.
В комнату вползало тусклое осеннее утро.
«Это был не сон», – сказал себе Василий и повторил вслух хриплым, чужим голосом:
– Это был не сон!
Он поднялся с дивана, подтянул брюки, в которых почему-то оказался, и двинулся к двери, ведущей из спальни в коридор его немаленькой, даже по меркам обитателей домов на Рублевском шоссе, квартиры.
По дороге на глаза Василию попалась серая общая тетрадка, лежавшая на самом дне развороченного ящика с документами и письмами.
Нетвердой рукой он достал ее, открыл и прочитал: «Дневник учителя Бутырина В. И. Начат 1 сентября 1985 года».
«02.09.85.
Что им сказать? «Здравствуйте, дети?», или «Садитесь, начнем урок»? Как отреагировать на шушукание, доносящееся с камчатки? И надо ли прилюдно проверять, нет ли на твоем учительском стуле кнопок, нет ли под его ножками капсюлей от охотничьих патронов, умыкнутых кем-то из этих вихрастых охламонов у отца- охотника?
Я свой первый в жизни урок начал из рук вон: вошел, улыбнулся, поздоровался и выдал: «Здравствуйте! Я – ваш новый учитель географии! Зовут меня Василием...»
И тут же откуда-то сзади прозвучало: «Алибабаевичем!» Класс грохнул, а я заработал на веки вечные свое учительское прозвище, отделаться от которого мне поможет, наверное, только могила. Самое смешное, что я до сих пор не знаю, кто из обитателей задних парт седьмого 'В' проявил тогда остроумие – круговая порука у семиклашек посуровее, чем у «Коза Ностры».
Седьмой класс – это вам не второй и не десятый, тут учитель – словно сапер на минном поле, работает без права на ошибку. Переходный возраст и чрезмерно развитая информированность современных детей делают их похожими на диких зверьков, с клыками, когтями и полным отсутствием чувства жалости, сострадания и уважения к чему бы то ни было...»
«Так или иначе, первый мой урок прошел давно», – подумал Бутырин, закрыв тетрадку: «А за ним был второй, третий, сотый... И так продолжалось несколько лет, пока мне не остодолбенило вечное безденежье. Эх, дети-детишки, первые ученички мои. Где-то вы теперь? А где теперь я? Ох...»
Отбросив дневник, Бутырин доковылял до двери, распахнул ее и каркнул в пустоту коридора, как в громкоговоритель:
– Дор-рогая! Аля! Александр-ра!!
Звонкая тишина была ему ответом.
– Она что, и вправду ушла? – сам у себя спросил Василий и сам же себе ответил: – Ну и дура!
Дошлепав по наборному, но давно не натиравшемуся паркету до кухни, напоминающей размерами школьный спортзал, Бутырин открыл холодильник, снял с дверцы бутылку «Ессентуки № 4», трясущимися руками с помощью ножа сковырнул крышечку и жадно высосал шипучую жидкость прямо из горлышка.
Полегчало.
Усевшись на стул, Василий уставился на два высоких тонких фужера – один недопитый, второй с полукружьем розовой помады – и попытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера...
...Началось все еще в обед, когда в офис отзвонился Фрунзик Каспарян и поведал шефу, то есть ему, Бутырину, что немцы из «Байера» отказываются поставлять партию лекарств без стопроцентной предоплаты, потому как «репутация вашей фирмы в деловых кругах более не считается безупречной». И добавил, что раз такое дело, он больше не будет заниматься поиском поставщиков – работать задарма ему нет никакого резона.
Василий послал Фрунзика, «Байер» и весь этот безумный, безумный, безумный мир к такой-то, многократно и разнообразно трахнутой, матери, и в одиночку выпил бутылку «Чинзано» – единственное, что нашлось в разоренном офисном баре.
Покинув кабинет, который со следующей недели ему уже не принадлежал по причине невозможности оплатить аренду, Бутырин уселся в свою покорябанную «Вольво» с разбитой три дня назад в глупой аварии на МКАД мордой.
Он направился к маме Тоне, хозяйке элитного массажного салона «Гламур». Василию срочно требовалось отрешиться от всех проблем, набросившихся на еще совсем недавно успешного предпринимателя, словно шайка гопников на прохожего в темном переулке.
Общеизвестным, простым и действенным способом «нырнуть и не всплывать» был банальный загул с девочками и морем водки, благо жену Александру совместно с ее дражайшей мамочкой Бутырин еще неделю с лишним назад отправил на Сицилию – от проблем и грехов подальше.
Мама Тоня встретила старого клиента дежурной улыбкой и деловым поцелуем в небритую щеку. Но когда речь зашла об услугах в кредит, улыбка на лице бандерши сменилась недовольной гримаской.
– Василий Иосифович, ну вы же понимаете... Наш бизнес держится на жесткой схеме: «деньги – товар – деньги». А у вас, я слышала, проблемы. Так что двух из вип-зала никак не могу. Но!
