праздник был завершен.
Было немного боязно из-за такой оторванности от родной земли. Случись что, и пока еще подойдет помощь! Уйти некуда и не на чем. Останется или отбиваться до последнего, или погибать.
Но жалко же покидать то, что сумели так лихо захватить! Обидно взять твердыню, без потерь, с налета, а потом тут же отдать. Зачем тогда брали?
Клюгенау тоже несколько побаивался, но совсем иного. У него было чувство, словно он сдает главный экзамен в своей жизни. Справится, удержит крепость, и впереди ожидает успех и карьера, нет – тогда лучше бы было не появляться на свет.
Перед отправлением Командор поделился здравой мыслью. Попытку отбить крепость всерьез могли совершить только татары. Однако у них не было артиллерии, следовательно, толку от кавалеристских наскоков быть не могло. А у турков никаких сил поблизости не было. Как не было в здешних водах флота. Море не зря долгое время считалось внутренним озером султана. Зачем же на нем держать боевые корабли?
Подтянуть их было нетрудно. Только поход эскадры нуждается в подготовке. Пока новости дойдут до самого верха, пока там примут решение, пока начнут проводить его в жизнь, пройдет немало времени. До Азова гораздо ближе, чем до Стамбула. Главное – удержать завоеванное вначале, а там свои в беде не оставят. И вообще, он, Кабанов, верит подполковнику и потому оставляет его здесь старшим начальником. Вплоть до своего возвращения или прибытия подкрепления с большой земли.
Что ж, Клюгенау был готов держаться, лишь бы оправдать доверие Командора. И подполковник, и офицеры, и егеря, и казаки верили: с Кабановым они победят любого противника. Уж если их командир что-то сказал, так непременно и будет.
Вот только где он сейчас, полковник по прозванию Командор?
Море мерно раскачивало корабли. Ветер надувал паруса. Скрипели корпуса. Временами раздавались звучные команды, и тогда матросы дружно брались за такелаж, кладя корабль на новый галс.
Командор вел крохотную эскадру на запад. По его расчетам, лежащие там города были богаче своих азиатских собратьев.
Можно сколько угодно твердить о разумных доводах, о порядочности и прочих весьма правильных и необходимых материях. Только лучшим аргументом остается сила. Сильного уважают, даже если не любят. Слабого не уважают никогда. Точно так же, как жалость во взаимоотношениях спорящих – синоним презрения. Война же – тот же спор.
– Боцман! Как настроение у людей?
Билл, проделавший с Кабановым все походы, начиная с бегства с Ямайки, а потом решивший обосноваться на берегу, прибыл вместе с другими флибустьерами. Как он объяснил, французское правительство зажало колонистов так, что даже дышать стало трудно. Перебираться же в родной английский сектор после всех подвигов Билл не рискнул и решил вновь попытать счастья под началом своего Командора. Пусть в неизвестной стране и в неизвестных водах.
– Настроение боевое. Даже новички готовы на все.
Под новичками подразумевались набранные Петром на флот русские парни, моря никогда не видевшие, а вот теперь вынужденные тянуть нелегкую морскую лямку.
– Только опыта у них маловато, – подумав, добавил боцман.
– Опыт – дело наживное. Погоняй их как следует. Что мне, учить тебя, как это делается?
Странно: Кабанов всегда говорил, что не любит моря. Однако море подействовало на него, заставило вновь ощутить вкус жизни. Одно дело – действовать из сознания долга, и совсем другое – когда к сознанию добавляется ощущение собственных сил.
– Сделаю, – ухмыльнулся Билл.
Он, как и все былые соплаватели, знал о трагедии и теперь радовался за Командора.
– Корабль тебе как?
– Не очень, – признался боцман. – С «Вепрем» не сравнить.
Верный «Вепрь» остался лежать на дне возле Южной Америки. Какой был фрегат!
– Ничего. Главное на корабле – люди. А корабль сделаем другой. Или добудем, если попадется. – Кабанов дружески хлопнул Билла по плечу и стремительно взлетел на квартердек.
Там колдовал Валера. Как ни хотелось штурману хоть немного побыть с семьей после долгого похода, однако первым делом …нет, не самолеты, – корабли. И сугубо мужские дела, которые ты просто обязан выполнить.
– Что скажешь, Шкипер?
– Скажу, ядрен батон, что карта нужна. Нормальная, а не эта схемка со множеством неизвестных, – пробурчал Ярцев. Взглянул на Кабанова и не сдержал улыбки.
– С картой каждый дурак умеет. А ты без нее попробуй. И вообще, чему вас только учили? – Кабанов не укорял, а просто говорил, словно ему наскучило продолжительное молчание.
– Все, блин, не запомнишь. Я питерский, по Черному морю никогда не хаживал.
– Будет тебе Питер. Через несколько лет. Вот мир с турками заключим и на шведа двинем. А там тебе персонально город построим. В самом что ни на есть болоте, – Командор говорил так, что непонятно было, шутит или всерьез.
– Блин! В мои годы никаких болот там уже не было… – Валера едва ли не впервые задумался о том, во что вылилась постройка родного города. И в каких условиях она происходила.
– В твои – не было. А в наши – есть. Ладно. С этим разберемся попозже. Лучше скажи, Варна скоро?
– По идее, завтра к вечеру дойдем, – прикинул Валера.
– А по карте? – усмехнулся Командор. Хотя прекрасно знал, что карты на борту просто нет.
В первый раз, что ли?
Петр был помазанником Божьим, фактически – его наместником на земле. Ему полагалось не ходить, а шествовать, не говорить, а изрекать, не появляться на людях, а являться им.
Но мало ли что полагалось! Государь любил работать не только головой, но и руками. Более того, гордился освоенными профессиями, многие из которых были недостойны не только царя, но и простого дворянина. Частенько же Петр, не овладев навыками до конца, полагал себя непревзойденным мастером в каком-либо ремесле.
Но если человеку хотелось уметь все и он был царем, остальным поневоле оставалось терпеть его умения, а желательно – еще восторженно охать и выражать восхищение всеми другими доступными способами.
Сейчас царь считал себя цирюльником. Не заурядным подмастерьем, нет, модным придворным брадобреем из тех, к кому знатные щеголи вынуждены заранее занимать очередь. А затем в строго назначенный час дожидаться мастера у себя дома или приходить к нему домой, в занятую им часть дворца или иное место, но тоже строго минута в минуту. В противном случае он будет работать над кем-либо другим, и отношения со счастливцем придется выяснять при помощи холодной стали.
Почасовой записи не было, но сама очередь была. Та, которую принято называть живой.
Бояре стояли в затылок друг другу, разве что не вплотную. Куда денешься, коли царь приказал? Петр был главным лицом сего действа. Временами прикладываясь для вдохновения к кубку, он сосредоточенно кромсал здоровенными ножницами бороду очередного «счастливца». Обычно получалось как-то вкривь да вкось. Однако царя это устраивало, до мелких нюансов он не опускался, лишь окидывал скептическим взором полученный результат, кивал в сторону, где подмастерья стояли наготове с бритвами и тазиками, мол, они поправят, ежели что, и буркал:
– Следующий!
Справедливости ради надо сказать: денег за свой труд царь не брал. Напротив, еще наливал собственноручно по чарке, как бы награждая за мужество.
В первые дни бывало иначе. Шеина Петр не только побрил, но перед этим побил, а если бы не Лефорт с Меншиковым, то совсем бы убил прямо посреди пиршественного зала.
Другим утешением было знакомство с царем в ипостаси парикмахера, а не палача. Как раз в это время отовсюду свозили участников бунта. Как ни ругали втихомолку Ромодановского, обзывая его кровопийцей,
