одной ноге, чинил коляску. Ребенок тянулся ручонкой к стволу карабина.
– Он бы объяснил хоть. А то я не поверил. Даже посмеялся над ним.
Ему по-прежнему не отвечали. Кто набивал диск, кто штопал «цыганкой» сапог. С далекой танцплощадки донеслась музыка. Пластинка была та же, только еще болеее охрипшая.
Инвалид с трудом выпрямился, посмотрел наверх, на окно. Иван отвернулся. Почему-то стало неудобно.
– Ладно, – сказал Гупану. – Я с вами. Потом – сразу на поезд.
2
…Грузили оружие и припасы на телеги. Данилка протянул лейтенанту карабин. Иван вытянул затвор из ствольной коробки. Осмотрел боевую личинку.
– Может, сразу в металлолом? – спросил.
– У тебя ж пистолет. Сильная вещь. Любую мышь наповал.
– Давай на тебе попробуем!
– Кончайте кусаться, щенки! – прорычал Гупан.
Полтавец подогнал шестиместную безрессорную бричку. В ней косо, стоймя, торчал частично обитый жестью гроб с привязанной к нему крышкой. Привели арестанта, того самого, конопатого, рыжебрового. Усадили.
– Придерживай гроб, – сказал Данилко.
– Чем, зубами? – спросил конопатый.
– А хоть зубами.
На ладони конопатого была татуировка: «Сенька. 1924». Иван внимательно посмотрел на парня. И тот изучал лейтенанта. Сказал тихо:
– А тебя чого, развязали? Хай и меня развяжут.
– А ты чем заслужил?
– От так в жизни, – хмыкает Сенька. – Одному колоски, другому соломка.
Ехали молча. Кто дремал, прижав к себе оружие, кто напевал себе под нос. Темнело.
Гроб на ухабах валился на арестованного. Тот наконец взмолился:
– Слухайте, хлопцы! Товариши! Он же меня убьет.
– Терпи пока, товарищ, – ответил сидевший рядом с ездовым Данилко.
– А говорили, шо у вас не пытают.
– Наврали!
3
Абросимов подъехал к «Штабу Гупана». Лампа на столбе освещала автоматчика. С танцплощадки доносилась музыка. Танго!
– Лейтенант, сказали, здесь… который из Глухаров! – крикнул, спрыгнув с сиденья брички, Николка.
– Уехали.
– Как уехали? – Абросимов от огорчения ударил кнутовищем по колесу.
Лектор на заднем сиденье, вытянул из кармана, за цепочку, часы, поднес циферблат к носу.
– Опаздываем!.. Нам еще охватить тружениц пенькозавода!
4
Останки Штебленка снимали уже в сумерках. Ястребки прятали носы в тряпичные намордники.
– Черт… Резиновый какой-то канат… затянулся.
Полтавец, стоя на телеге, попробовал сначала развязать, потом порвать жгут. Но его борцовской силы не хватило, достал нож. Полетели вниз обрезки. То, что было Штебленком, положили в гроб, накрыли крышкой.
– Полтавец, – сказал Гупан, – не стучи сильно. Наживи парой гвоздей.
Полтавец тихонько вколотил гвозди. Гроб опять поставили рядом с Сенькой. Издали – как странный угловатый ездок-попутчик.
– Придерживай плечом, а то на тебя свалится…
– Мне морду заверните, – попросил Сенька. – Я ж подохну с ним рядом.
– Подохнешь, так, считай, от своих, – Данилко был неумолим.
Иван достал из сидора чистую холщовую портянку, набросил на лицо Сеньки, завязал.
– Спасибочки! – глухо донеслось из-под холста.
– Лучше б я своей портянкой, – сказал Данилка. – Вот завопил бы, гад!
Лейтенант пошарил у колес брички. Подобрал змееобразные, поблескивающие обрезки странного жгута, на котором был повешен ястребок.
– Правильно, – сказал Гупан. – Сбереги.
Бричка стала разворачиваться, лошадь нервничала, не в силах выбраться, дергалась вперед-назад, ломая подрост и обдирая стволы. Полтавец успокоил ее, держа под уздцы и похлопывая по скуле.
– Веди за собой, – посоветовал Гупан. – А то дрогу вывернем.
– И чего они пригоняли телегу в такую чащобу? – спросил Иван.
– А вот это интересно бы узнать.
Дальше ехали уже в темноте. С трудом выдрались на проезжую дорогу. Гроб валился на Сеньку, припечатывая то к боковинам брички, то к спинке. Арестованный с трудом восстанавливал положение.
– Застрелили бы сразу, – пробухтел из-под повязки.
– Лучше под гробом, чем в гробу, – откликнулся Данилко.
В ночном лесу были слышны лишь звуки движущегося обоза. Оружие у бойцов Гупана было наготове. Ночь накатывалась черной массой. Вдали блеснул огонек.
5
Село замерло, прислушиваясь. На улице ржание, стук копыт, скрип телег.
– Стой, кто идет? – испуганно выкрикнул Попеленко. – Господи, товарищ Гупан, напугали! Разрешите доложить!
– Отставить!
– Слушаюсь! – Попеленко различил в бричке темный угловатый силуэт. – Ой, а это хто?
Ему не ответили. Попеленко, отвернувшись, мелко перекрестился.
Иван отодвинул запорную доску у ворот. Серафима выбежала на голос, в руке держала «летучую мышь».
– Господи, Ваня! Услышала меня Милостивая, услышала…
Свет упал на Гупана. На майоре были автоматные и гранатные подсумки, ППШ, пистолет в кобуре, фонарик на груди. Он казался квадратным.
– Ты, Микифорыч? Ще не убили?
Во дворе хлопцы распрягали лошадей, мелькали лучи фонариков, кто-то бежал с ведрами к колодцу. Связанного, избитого гробом и занемевшего Сеньку подняли из брички, перетащили в телегу: он плохо держался на ногах.
Гроб положили на землю. Борец и Полтавец, в повязках, обушками топоров навернули жесть на крышку гроба. И начали свое «тюк-тюк».
– А шо за гроб? – шепотом спросила Серафима.
– Не бойся, Фадеевна, – ответил ей Гупан. – До утра не побеспокоит.
За заборами, у своих домов, белели озабоченные, испуганные лица глухарчан: Малясов, Тарасовны, Кривендихи…
6
Глумский появился незаметно. Протянул руку Гупану, огляделся. Послушал «тюк-тюк». В слабом свете «летучей мыши» мелькали обушки.
– Микифорыч, кого привез?
– Штебленка.
– Застрелили?
– Повесили.
