– Так без руки вернулся, а я не умела…
– Добрая ты баба, Оленюся, – сказала сестра. И тихо добавила: – Дай ключа от кузни. Там Гнат должен принести вещь. В мешке.
Чудесные карие глаза над краем полотенца глядели на Варюсю с сочувствием и жалостью.
– Варя, от шо ты робишь, а? Добром не кончится.
– Ладно. Мне уже лейтенант лекцию читал. Прокоп Лексеич далеко?
– В погребе.
Олена подошла к крыльцу, достала ключ из-под приступочка.
– Тихонько верни. А шо ж ты цацки нацепила: зачем людям показывать?
– А кому? Когда? До старости ждать?
– Бедовая! Варюся, а ты лейтенанту плохого не сделаешь?
– Ленюся? И ты? Надо ж!
– Ну, я… – застеснялась Олена. – Беспокоюсь просто… по-матерински…
– Ой-ой-ой, по-матерински, – засмеялась Варя… – Шо краснеешь? Чего тут такого? Хлопец завлекательный. Заспокойся, не зроблю ему поганого. Ну, посватался до другой… Сватанье не свадьба. Поживем, в потолок поплюем!
И, припрятав ключ под платком, ушла, напевая:
Олена покачала головой, глядя вслед сестре.
19
Музыка вьется над селом как дым, то туго свиваясь, то разворачиваясь, словно на ветру, а звуки будоражат село, напоминая о полузабытом времени общих праздников.
Девчата принаряжены кто по-сельски, в кетликах и андараках, кто по-городскому; а чаще глухарчане одеты в то, что подарила война, отняв все остальное, нажитое – в перешитые гимнастерки, немецкие, венгерские, словацкие, румынские френчи. На девчатах не редкость армейские башмаки, вихляющиеся на ногах, кое-кто явился босиком, а две старушки приплелись в лаптях, полускрытых длинными штопаными юбками.
Иван указывает ястребку на место во дворе Кривендихи, у калитки:
– Здесь дежурь. Следи за Семеренковым. Если Климарь поведет его куда – выстрел!
– В кого!
– Вверх! Я прибегу.
– А если ваша Тоська придет на гулянку, кого охранять?
– Она постесняется выйти.
– Вы, товарищ командир, погано понимаете женскую породу. Заради вас может придти: надо ж показать себя!
…Валерик встречает односельчан у столов, излучает радушие.
– Прошу пришвартоваться до нашего пирсу… Исключительно рад… До глубины души!.. Ну, девчата, одни бутоны и розаны… вы меня импонируете!
Девчата расплываются в улыбках: какой хлопец, до чего культурный! И тут же бросаются помогать в устройстве стола. Раскладывают закуски по разнокалиберным тарелкам и мискам, принимают подернутый дымком самогон в зеленоватых бутылях, разливают в посуду, какую кто принес. Климаря, переодевшегося и побрившегося, усаживают во главе первого стола; рядом, притащив чурбак, пристраивается Васька Попеленко.
– Ты чего, шкет? – спрашивает Климарь. – Опять?
– Я, дяденька, подъедать за вами, мне не дадут по малолетству.
Валерик подходит к Попеленко: тот уселся с карабином у калитки, на лавке, оглядывая всех приходящих как бдительный страж.
– А где ж твой лейтенант? Некультурно задержуется.
– За путем с Лесу наблюдает. А то придут, кого не звали!
– От дела: Глухары завелись своей милицией! Село без нее двести лет стояло, а тут не выстоит!
– Зря такая критика, Валерик! – кричит Попеленко морячку, метнувшемуся к новым гостям. – Может, я знаю то, чего тебе не положено!
Гнат дергает ястребка за рукав. Хлопает себя по рту, глядя на столы с закуской. Показывает, что ему самое время закусить, а взять со стола – боязно.
– Погоди, Гнат, не до тебя. Сполняю обязанность.
20
Серафима, выйдя на улицу, сталкивается с внуком.
– Патрулюешь? Ой, боже… Молодой, гулять токо, а ты… – На ней вышитая кофта и юбка, наподобие плахты. Она подставляет внуку плечо. – Не дуже нафталином пахну? Сто лет не доставала. Я ж такая танцюристка была! Нихто б не переплюнул! А ты вот так будешь с пулеметом по вулице?
– А чего мне, с гармошкой ходить?
– Вот беда: хотела ж, шоб внук под ручку привел, с уважением!
Но, хоть и без внука, Валерик оказывает Серафиме полнейшее уважение, указывая на место неподалеку от Глумского.
– Не, – отказывается бабка. – Я танцювать пришла, мне с краю!
Принаряженная хозяйка гулянки продолжает хлопотать у летней кухни, командуя помощницами. Крот, в сопровождении жены, у которой лицо перевязано чистенькой шелковой хусточкой, появляется у печи. Супруги отмылись от кузнечной гари и стали весьма симпатичной парой. Глаза Олены сияют над шелковой повязкой.
В единственной руке у Крота завернутый в тряпку и перевязанный бечевкой предмет. Он ловко, помогая себе коленом, развязывает узелок, разматывает холстину за холстиной и, наконец, выкладывает небольшой кусок домашней колбасы:
– Возьми, Кондратовна, на общий стол.
– Вот спасибо, кум! Шо б мы без тебя делали? – не без иронии принимает дар хозяйка, кладет колбасу на глиняное блюдо и торжественно несет к столу.
– Ты ж говорил, окороку возьмешь целый ковалок, – чуть не стонет жена.
– Бачишь, скоко тут всего. Чего расходоваться?
Глаза Олены полны слез.
– Ну, хватит, Гнат! – возмущается Попеленко. – Речь говорить будут.
Музыка смолкает.
– Сегодня мы собрались, товариши, – говорит, поднявшись, Глумский, – как в доброе время, по поводу прибытия моряка-черноморца, героя взятия Измаила, Валерия Кривенды…
Валерик встает, застенчиво усмехаясь. Климарь бухает в ладони: не слабее полковой пушки.
– Приятно нам и дуже радостно, шо видим наших хлопцев живых! Хай бы все так повертались! – Глумский запнулся, уставившись в стол. Наконец нашел ускользнувшую тему. – Шоб мы всегда радовались, а также шоб гончарня выполняла план, а колхозный жеребец давал доход в меру сил, восполняя погибшее конское поголовье.
– И всем такого ж здоровья, як у него! – кричит старший Голендуха.
Глумский сдерживает смех, выставив вверх указательный палец.
– Войска наши уже за Вислой-рекой, до Германии два шага, но много будет тяжелых боев. И хай скорее победа, а то кажный день народу убыток! Первую чарку за скорую победу!
Чоканье, смех, плач, крики, говор, шум за столом…
– Хорошо сказал, – говорит брату Степан Голендуха. – Но не та гулянка, хлопцев мало. Боевой мо?лодежи мало! В старое время не успеют выпить, уже драка. Умоются, опять за стол.
– Умели гулять… Ой, брат, мы эту… туш забыли сыграть! Петько, давай.
