Лето волков

Колеса вязли в песке.

Здесь до войны ходила, когда ее не чинили, полуторка с газогенераторными колонками по бортам. Останавливалась то и дело. Шофер закладывал березовые чурки, закрывал герметичные дверки в колонках и курил, ждал, когда газу наберется вдоволь. Но чаще останавливались из-за того, что не пускал песок. Все слезали толкать. Весело ездили!

Лейтенант, лежа, напевал въевшееся танго – «Счастье свое я нашел в нашей встрече с тобой»… Он чувствовал, как с каждым уходящим назад столбом из офицера-фронтовика превращается в Ваньку Капелюха, который исходил все эти дороги и леса; его здесь знали все, и он всех знал.

Перед войной он жил на два дома. Одним домом был городской интернат, а вторым, родным, Глухары, где жила бабка и где он рос до пятого класса. Каждый раз, на зимние или летние каникулы, он мчался сюда, будто выпущенный из рогатки. И теперь чудилось, что он едет из школы.

Лошадь остановилась. В песок ударила струя. Дедок посвистывал, как это делают сельские ездовые, чтобы лошадь полностью опорожнилась.

– Ты ее пивом, что ли, напоил?

– Проявление организму, – ответил дедок.

Тронулись. Ехали все медленней: песок, в начале пути прибитый колесами, стал совсем рыхлым.

– Слушай, батя, а бегать она умеет? – Иван привстал.

– В Первой Конной, може, бегала. Так и Буденный уже не бегае, – старик зевнул. – А шо, девка годка три ждала, а часок не подождет?

Проплыл столб с разбитыми изоляторами. Провода свисали к земле, а дальше их вовсе не было.

– Э, а где связь? Я же телеграммы посылал.

– Послать можно, – сказал дедок. – Чего ж не послать, если желательно?

Съехали к реке. Посреди воды стояла полуторка с газогенераторными колонками. Колонки темнели отверстиями от пуль.

– Ну слава богу, – сказал ездовой. – Дотепали! Полуторка! Эта, газо… е… як ее, енераторна.

– Что, с довойны тут стоит?

– Та не. После немца трошки ходила: подремонтовали, и ходила.

– А кто ж ее подбил посреди реки?

– Не я. Слезай, брод, тут тебе по то самое, не выше.

– Чего, дальше не повезешь?

– Не… Довго тащились… А дале лес сильно густой. Пеши-то лучше. Ноги молодые, за три часы дотопаешь.

– Сразу не мог сказать?

– Во, Глухарский горб, – старик махнул кнутом в сторону холма, подрезанного рекой, на другом берегу. – От него туды вроде Беларусь, туды Вкраина, туды Россия. А може, наоборот. В общем, СэСэР. Тут народ неведомо чей. Язык у их перемешанный, як пойло для коровы.

– Старый ты хрен, я и сам знаю, где тут перемешано, – сказал Иван.

Он аккуратно сложил одежду и спрятал в сидор. Звякнули медали.

– Ты иди без этого… геройства, – указал на грудь старик. – Блестит и дзвенит на весь лес.

– Может, и без штанов прикажешь идти?

Дедок дал лошади попить и развернул телегу. Оглянулся: Иван переходил реку, держа сидор и сапоги над головой.

– Эй! – крикнул дедок. – По Болотной стежке, по короткой, не ходи!

Лейтенант то ли не слышал, то ли не хотел отвечать. Ездовой подождал.

– Поперся по стежке, – буркнул он. – С фронту хлопец, глупый!

…Иван медленно брел, рассекая воду и борясь с течением. Взглянул на полуторку, на пробитую пулями колонку. Из отверстий в спинках сиденья торчал ватин. Вода играла полусорванными дверцами, лишенными стекол. Борта разнесло в щепки. Такой плотный, густой огонь могли вести только из немецкого скорострельного «МГ». Видно, память дедка подводила, путал события: полуторку бросили здесь во время боев.

14

Лес, вначале светлый, становился мрачным и сырым. Он густо пророс подлеском. Тропа, которую называли кто Болотной, кто Охотничьей, была едва видна, похоже, по ней мало ходили. Но она позволяла выиграть целых полчаса.

Лес изменился не настолько, чтобы не узнавать знакомые деревья. Лейтенант отдал честь дубу со сгоревшей от молнии вершиной. Набрал горсть уже слегка привядшей, но очень сладкой черники. Пропустил ежа, спокойно переходившего тропу. «Счастье свое я нашел в нашей дружбе с тобой…»

Охотничья сторожка открылась неожиданно за буйными побегами ясеня. Ее забросили за эти годы. Замшелая крыша провалилась. Вышка для засидки еще стояла. Само гнездо скрывала листва. Обычно охотники, прежде чем затаиться там, наверху, обламывали ветки для обзора.

В кадушке, куда стекала дождевая вода, плавали листья. Иван зачерпнул воды, охладил лицо. Скамейка сохранилась, приглашала присесть, но Иван задерживаться не стал.

Дальше тропка стала чуть утоптаннее, и лейтенант зашагал быстрее. Он не слышал шепоток в зарослях возле строжки:

– Якийсь лейтенант. Може, зря пропустили?

– В отпуск, на шо он нам. Хай идет погуляет.

– Артиллерист! Оглох там, приехав ухи прочищать самогонкой.

Посмеялись тихонько.

15

Заскрипела сойка и, не переставая издавать скрежещущие звуки, стала прыгать с ветки на ветку. Кто-то был в подросте. Иван на ходу скинул на одну руку сидор и вытащил из него «вальтерок». Вещмешок прикрывал оружие.

– Стоять! – произнес голос. – Документы!

Иван переложил пистолет в карман брюк. Какой бандюга будет спрашивать документы в лесу? Да и голос был мягкий, певучий, с явным белорусским акцентом, а белорусам, по фронтовой привычке, Иван доверял.

Из-за дерева вышел человек в штатском, держа карабин наготове, но не целясь. Он сам чего-то опасался, оглядывался. Приближался медленно. Лицо его было изможденным, а слезящиеся глаза говорили о крепкой дружбе с деревенским самогоном. Лейтенант окончательно успокоился.

– Документы! – повторил человек.

Он приблизился, и теперь карабин был направлен в колено Ивана.

– Может, запасные кальсоны показать? – сказал Иван. – А ты-то кто?

Человек предъявил написанную от руки бумагу, держа ее на вытянутой руке. Листок подрагивал. Не опохмелился сегодня, что ли? У лейтенанта были зоркие глаза, иначе не был бы во взводе артнаблюдателей, или, как красиво выражался на курсах старенький майор, визуальщиков.

«Настоящим удостоверяется… Штебленок Н. А. является бойцом истребительного батальона… с правом проверки… задержания… допроса… при сопротивлении имеет право применить оружие…». Печать была невнятной.

– Хорошая бумага. С ней можно Гитлера арестовать, – сказал Иван и достал удостоверение, серьезное, с фотокарточкой, а не фитюльку с печатью. Добавил отпускной билет. Отдал в руки. Штебленок опасений не вызывал.

Ястребок пробежал глазами документы, вернул. Дуло карабина опустилось к земле.

– Куда направляетесь? – у ястребка на лице было страдальческое выражение: не иначе, еще и язвенник.

– А стежка только в Глухары. Сам не местный, значит?

Штебленок посматривал на лес вокруг. Думал о чем-то. Сойка снова застрекотала у него за спиной. Ястребок мгновенно обернулся.