радостно мыча, исчез.
– От дура, – бурчит Крот. – Ты ж свой обед отдала.
– Ну а шо ему три рубля?
– А ему хоть три рубли, хоть сотельна. Укоряешь? А чей хлеб ешь?
Он вытащил из углей раскаленный штырь, ось будущего гончарного станка, сунул в кадку. Поднялось облако пара. Сквозь пар, краем глаза, кузнец увидел, как Олена развязала мешок Гната, достала завернутый в тряпицу какой-то предмет. Отвернувшись от мужа, она сунула находку под прожженный брезентовый фартук на полице.
Крот положил штырь на верстак.
– А шо там у тебя, Олена?
– Та ерунда, Лексеич!
Крот, мрачнея, подошел к полице. Поднял фартук и развернул тряпку.
Свет горна упал на раскрашенную скрыньку – шкатулку для хранения всяких женских безделушек. В скрыньке была скважинка для ключа.
– А… из Лесу? Твоей Варьке? Понятно, откудова ее цацки. Ключ иде?
– Прокоп Олексеич! То не наше. Варя уехать хочет! Незнамо куда!
Крот подумал и почесал культю с подвернутым рукавом.
– Наше чи не наше, но точно не ее. Грех не спользовать.
Он поставит скрыньку рядом с тисками. Шкатулка, хоть и пошарпанная, переливалась красками. Глаза Олены были в слезах:
– Лексеич! Она одна! А жить надо! Невезучая, красота счастья не дала!
– До веселой жизни тянулась, вот и невезучая. Я, инвалид, за кажную копеечку… Вон люди мешки с деньгами нашли. А тут нам привалило. Гнат, может, потерял, какой с него спрос?
Олена вдруг опустилась перед мужем на колени.
– Проня! – вдруг вырвалось у нее. – Для себя ничего не просила… никогда. Уважь! Пожалей сестру!
– Эх, дура ты дура! Везет раз в жизни, второго раза не будет!
Крот швырнул ей скрыньку. Олена едва успела поймать ее, подставив руки. Сморщила лицо от боли: вещь была тяжелой, с острыми краями.
– Господь тебя отблагодарит за доброту.
– Уже отблагодарил, – буркнул кузнец. – Руку забрал. Добре, шо я тебя до труда приучил, а то была б такая ж, як твоя Варюся.
13
Иван застал Гната у Вари. Дурень, сидя в углу, доедал борщ. Под рукой держал звонок; то и дело дергал веревочку и прислушивался.
– Уезжаешь? – Иван оглядел комнату.
– Уезжаю. А что, задержишь?
Жилье Вари наполовину опустело и потеряло весь свой, казалось, навечно поселившийся здесь дух уюта и покоя. Не видно было блеска посуды за стеклом буфета, вышивок на рушниках и занавесках… чудесный ажурный столик «Зингера» скрыло наброшенное сверху рядно.
– Принес? – спросил Иван.
– Принес.
Она положила на ладонь лейтенанта лоскуток с синими буквами. Иван прочитал. Сначала лицо его отражало скрытую улыбку, но затем лоб прорезала складка.
– Цацки – это драгоценности? А где они?
– Нема. Нужны, так ищи. Конфисковать хочешь?
Иван искать не стал. Уходя, не обернулся. Варя смотрела в сиротливое свое, лишенное занавески окно. Стукнула калитка. Гнат отставил пустую миску, взял звонок, подергал веревочку. Динь-динь, динь-дон… Пора, мол!
Варя сняла со стены грамоту в рамочке со стеклом. Бросила ее в плетеную круглую корзину, где лежали всякие мелочи: слоники, статуэтки, посеребренные стопки с гравировкой. Треснуло стекло в рамке. Гнат поглядел пугливо: не он ли виноват?
– Играй, Гнат. Новые хозяева в хату не пустят, не то шо покормить.
14
В полутемной конторе лежали мешки. Три штуки, один на другом. Туго набитые, тяжелые. Из прорехи одного из мешков торчали уголки сотенных и тридцаток. На полу, якобы выпавшие или забытые в спешке, лежали купюры.
У конторы переминались с ноги на ногу Маляс, Яцко, Крот, Голендухи, хромой Петько. Попеленко открыл дверь.
– Кто насчет добровольного участия? По одному!
Глумский щелкал костяшками счетов, записывая что-то в амбарную книгу. На вошедшего не посмотрел. Маляс, войдя, привыкал к полутьме. Покосился на мешок с прорехой, на деньги, украсившие пол. Вздохнул.
– Я того… как повезете гроши в район, могу способствовать. У меня ружжо – «тулка» шестнадцатого, бьет лучше «заура». Вообще, оказывал сопротивление. Было такое, немцев вместо Мишкольцев в Стару Гуту завел.
– К ордену Сусанина тебя представим, – Глумский продолжал писать.
– А есть такой? Он же вроде был за царя.
– Время другое. Ушакова орден утвердили, Суворова… Все за царя.
Маляс покашлял, размышляя. Сказал:
– Ну, если такая платформа, я согласен на Сусанина.
Иван, войдя, наткнулся на охотника.
– Ладно, – сказал Малясу председатель. – Патроны проверь, ружье прочисти. А про Сусанина рассмотрим.
– Слушаюсь, рад стараться, – охотник аккуратно закрыл за собой дверь.
– Зачем он нам, балабол? – спросил Иван.
– А ты, может, гвардейцев для нас нашел? – И, усмехнувшись, отложил амбарную книгу. – Ответ с Лесу пришел?
Попеленко уставился на лейтенанта. В глазах его еще жила надежда: может, затея сорвалась? Иван достал лоскуток файдешина. Прочитал:
– «Ясенек», – хмыкнул Глумский. – Ну, крючок заглотали! Цацки где?
– Не нашел.
Председатель внимательно посмотрел на лейтенанта.
– Найди, Ваня, – сказал почти ласково. – Это добро народное.
15
Маляс, на правах принятого, был полон сознания своей значимости.
– Главное, доказать боевой дух, – объяснял собравшимся у конторы. – Готовность отдать до последней капли… И чтоб достойная личность! Также воинское умение. Господи, а денег у них… аж на полу!
Он с важностью удалился. За ним, вздыхая, ушли все, кроме Яцко.
– Чтоб достойный! – говорил Голендуха Кроту. – А чего за мной достойного? Брехать не хочу.
– Да вот то-то оно, – пробормотал Крот. – Биографию попросят доложить. А там нема ничего такого, чтобы!
Бухгалтер вошел в контору с осознанием своей значимости. Под мышкой держал сверток. Развернул. Выложил на стол черные мешки.
– На пути брод. Не исключается возможность повышения уровня. Может испортиться денежная масса. Вот, прорезиновая ткань, гарантия.
– Спасибо. Ответственно подошел, – отозвался Глумский.
– Я это… тоже сопровождать.
