мне сигарету с травкой, чтобы снять напряжение, и я сделала пару затяжек. Но небо все темнело, кузнечики стрекотали все громче, и страх мой только усиливался. Я шагала по тропинке, грязь липла к ступням. Нам с Конором надо прятаться.
— Моя мать знает, что я встретила тебя в лесу. Поэтому лучше всего сбить всех со следа, если разойтись в разные стороны.
— Великий король никогда не прятался от людей!
— Да мы и не собираемся прятаться. Просто подыщем для финального сражения местечко получше.
В конце концов Конор согласился. Мы свернули пластиковую пленку и привязали матрасы к лошадиному крупу. Я попыталась уговорить Конора не брать с собой то, что осталось от оленихи (меня просто наизнанку выворачивало при мысли о ней), мотивируя тем, что без туши мы будем скакать быстрей. Он сможет забрать ее позже, если захочет. В Прэри Блафф часто ездят верхом, так что мы вполне можем сойти за отца и дочь, выехавших в воскресенье на позднюю прогулку. Разумеется, у обитателей Прэри Блафф были дорогие седла и прочие шикарные прибамбасы для верховой езды, и мы наверняка будем выглядеть странно — я в дурацкой полосатой пижаме и босиком, к лошади привязан разный мусор. Также трудно будет объяснить наличие меча у Конора, но я решила, что, если спросят, представлю его фехтовальщиком.
Очень скоро мы снялись с насиженного места и двинулись по глухим лесным тропинкам.
— Я хотел разбить лагерь здесь, — сказал Конор, — но побоялся, что вы с Дейрдре меня не найдете. Если уж прятаться, то в самой глуши, тут ты права.
Мы с Элби часто забирались в самые дальние и непролазные части леса, играли там, воображали, будто нас преследуют великаны, строили укрепления. Но то было прошлым летом. А нынешним нами овладела лень, и мы просто сидели где-нибудь на поваленном стволе дерева и слушали музыку из транзисторного приемника. Элби курил травку, а я приплясывала под очередной шлягер. Сейчас это казалось мне глупыми детскими забавами, но, когда Конор направил лошадь по самым темным и узким тропинкам, я ощутила ностальгию по былым временам.
Мы двинулись к опушке леса, туда, где вдоль реки вились железнодорожные пути. Видно, Конор решил дать лошади напиться. Приблизившись к воде, мы спугнули трех уток — они тяжело взлетели, хлопая крыльями, и понесли свои упитанные тельца куда-то к камышам. А канадский гусь остался и неодобрительно поглядывал на нас круглым темным глазом. Если не считать птиц, лес выглядел опустевшим, а когда Конор пустил лошадь в галоп, разглядеть что-нибудь в тени деревьев и кустарников стало и вовсе невозможно. Так мы ехали еще какое-то время, пока Конор внезапно не натянул удила. Лошадь встала как вкопанная — у меня даже голова закружилась. Он спрыгнул на землю, я же сидела, закрыв глаза, пытаясь обрести равновесие, и лишь спустя несколько минут позволила Конору снять себя и поставить на землю.
Мне надо было прилечь, и замутненным взором я следила за тем, как Конор пытается соорудить подобие шалаша. Едва он закончил, я заползла туда и устроилась на одном из матрасов, подумав: должно быть, Элби уже совсем близко от «Усадьбы». Как же ему повезло! Я очень надеялась на то, что Элби сможет связаться с Гретой незаметно для мамы. Интересно, знает ли Грета о том, что я побывала в отделении, и что теперь обо мне думает. Я смотрела на пленочный потолок шалаша, через который просвечивали опавшие дубовые листья. Прежде я никогда не задумывалась об этом, но теперь мне казалось, что в детстве Грета в каком-то смысле заменяла мне отца. Она прекрасно справлялась с героинями, мигом могла утихомирить и поставить на место любую, если та вдруг впадала в необъяснимую ярость или же разражалась истерическими рыданиями. Я и сама немного побаивалась Грету. Она была старомодной и надежной, всегда преисполнена суровости, но тем не менее я знала: на самом деле она добрая, мягкая и уступчивая. Прежде я этого не осознавала, вернее, даже не задумывалась об этом, но сейчас тосковала по строгости Греты, почти как по валиуму из маминой аптечки. Была у нее еще одна замечательная черта. Грета никогда не страдала от мигрени, никогда не простужалась. Она твердой рукой правила домом, была нашей надеждой и опорой, но я почти ничего не знала о ее жизни. Еще одна из множества вещей, о которых я понятия не имела.
Часть III
ОТРОЧЕСТВО АННЫ-МАРИИ ЭНТУИСТЛ
Глава 23
Грета служила в «Усадьбе» кухаркой задолго до того, как мама основала пансион. Невозможно было представить себе семейство Энтуистл без Греты. Ее старомодная сдержанность, аккуратность и стремление к совершенству во всем пришлись как нельзя более ко двору. Родилась Грета в бедной баварской деревеньке в 1933 году и, как никто другой, усвоила значение слова «нужда». Она ни разу не израсходовала понапрасну даже щепотки соли. Собирала падалицу и пекла вкуснейшие пироги с яблоками, варила компот. Готовила Грета самозабвенно. С бешеной силой взбивала яйца, ловко рубила мясо остро заточенным ножом. Из ненужных тряпок шила лоскутные одеяла, из старых льняных скатертей вырезала кухонные полотенца, разглаживала их шипящим утюгом, аккуратно складывала и помещала на специальную полку. Грета никогда не сидела без дела. Она даже носки штопала, честное слово! В конце лета я помогала ей собирать чернику, и Грета варила из нее джем по старинному рецепту. Прокипятив ягоды в огромной стальной кастрюле, она откидывала их на марлю, сворачивала и подвешивала на палочках перед камином, и сок часами стекал в глиняный чан. Ее восхищало, что я, в отличие от мамы, проявляю интерес к готовке.
Грету привез из Германии в 1947 году американский солдат. Было ей тогда всего восемнадцать. В течение года после приезда она успела выйти замуж и развестись, никаких других подробностей о ее личной жизни мне разузнать так и не удалось. А бабушку так и вовсе не интересовала история Греты. Просто наняла ее, когда та пришла в 1948 году по объявлению, ища работу кухарки и экономки. С тех самых пор она верой и правдой служила нашей семье. Но главным достоинством Греты был вовсе не кулинарный талант и не умение экономить. Нет, самым главным стала ее помощь маме в общении с самой проблемной героиней и с первым появившимся в доме героем.
Об этой истории, начавшейся летом 1969 года, когда маме едва исполнилось восемнадцать, я узнала постепенно, в течение нескольких лет, из обрывков маминых разговоров с Гретой. Грета жила в «Усадьбе» круглый год, а дед и бабушка Энтуистлы приезжали только на лето да еще на Рождество. Все остальное время они жили у себя в Линкольн-Парке. Как-то в конце июня, в грозовую ночь, Грета завозилась по хозяйству допоздна, гладила скатерти, готовилась к завтрашнему прибытию хозяйки с мужем. За окном сверкали молнии, каждый разряд сопровождали оглушительные раскаты грома. Казалось, что с треском ломаются стволы деревьев. Электричество на мгновение погасло, и это напомнило Грете воздушные налеты союзников. Она инстинктивно бросилась в кладовую, чтобы спрятаться. Несмотря на стальной характер, Грета очень боялась грозы, сразу начинала дрожать как осиновый лист. Она плотно притворила за собой дверь кладовки и глубоко вздохнула, считая, сколько времени проходит между разрядом молнии и раскатом грома. Дед Энтуистл объяснял, что каждая секунда равна одной миле, стало быть, молния ударяла за много миль от дома. Интервалы между ударами молний и раскатами грома росли, и Грета различила в шуме дождя посторонние звуки. Кто-то отчаянно колотил в дверь. Грета выскочила из своего укрытия и бросилась к задней двери.
На пороге, освещаемая фонарем, стояла молодая женщина, промокшая до нитки. Длинная юбка липла к ногам, с волос капала вода прямо на нос. Грета отперла дверь и впустила девушку в дом. Это было
