вечность.
Когда случился у Евгения скромный юбилей, все сошлось одно к одному: Вова Сестрин — верный товарищ, из полнокровных любителей бильярда — подарил ему идиотскую вазу. Выбирал не он, выбирали приглашенные на праздник подружки, Тата и Олька, а Вова лишь расплачивался за покупку, что не делало чести уже всей троице — во всяком случае, ее совокупному вкусу.
'Это что — 'пей-до-дна'?' — улыбнулся Москворечнов, пожимая другу сразу обе руки.
Сестрин с готовностью рассмеялся: дескать, точно!
'Ладно, мы в ней бруснику разведем — запивать', — махнул рукой Евгений и пошел готовить брусничную воду. Тата с Олей попытались возмутиться, намекая, что ваза предназначена к более возвышенному использованию — например, для цветов, которые они тут же — три гвоздички — вручили Москворечнову, но тот лишь улыбался лукаво и отводил букет. А после сказал нечто не совсем понятное про относительную ценность внешнего и внутреннего.
'… Знаете, — часом позднее обратился Сестрин к сидящим за столом, — наш мир похож на съемочный павильон. Снимают фильм, повсюду декорации, а режиссер — за кадром…'
Лицо Евгения Москворечнова скривилось, будто он отведал нестерпимо кислого. Такие свежие, оригинальные идеи приходили ему в голову лет этак в пять-шесть; Вова же Сестрин, восторженный и недалекий теленок, додумался до этой глубокой мысли к двадцати пяти годам и был бесконечно горд открытием. И то еще надвое сказано: сам ли? Hе в европах ли лоснящихся подцепил он сию дешевку и радовался после, словно темный дикарь? Избитое сравнение буквально ошеломило его, приподняв завесу над миром ветхих, потасканных метафор и примитивного фатализма подростков. Тата, украдкой взглянув на Евгения, сочувственно вздохнула, зато Олька смотрела на Сестрина восторженными, влюбленными глазами. Hи для кого не было тайной, что дело у них шло к свадьбе.
'Да, спецэффекты хоть куда', — кивнул Евгений для поддержания разговора. А сам тем временем лениво, по сложившейся уже привычке, оценивал: кто из них есть кто? Сестрин — типичнейший из толстокожих, и если он — пример, то для кого? Для Москворечнова? Удивительно, но это не исключено… Со стороны их тесная дружба выглядела странной и неестественной. Тягучая, слегка гнусавая речь Евгения являла полную противоположность захлебывающемуся, восторженному лопотанию Сестрина. Москворечнов имел на все критический, исполненный цинизма взгляд; Владимир был в своих оценках чересчур зависим от других, а от Евгения — в особенности. Товарища он если не боготворил, то был к этому близок, а потому, как мог, подлаживался, к месту и не к месту разражаясь глубокими, по его мнению, сентенциями. И, когда разражался, не забывал подчеркнуть, что не стремится выглядеть оригинальным, но просто добросовестно копирует учителя, по мере сил стараясь мыслить, как мыслит Москворечнов, ни в коем случае не претендуя на превосходство — и даже не мечтая о нем. Евгений, не выносивший Сестрина в больших количествах, время от времени любил погонять с ним шары в биллиардной, распить бутылочку-другую легкого вина, а на прощание озадачить назидательным монологом о звездах и судьбах, которому Сестрин, разинув рот, внимал. При новой встрече Владимир начинал беседу с того, что исправно повторял все сказанное Евгением в прошлый раз и восторгался, до чего разумно и складно звучат эти слова.
'Где съемки, там и трюки, — заметила Тата, глядя Евгению в глаза. — Для трюков же нанимают каскадеров. Как ты думаешь, какой трюк в нашей жизни самый опасный?'
Москворечнов сразу подумал о погибшем дяде.
'Известно, какой', — отозвался он осторожно, прожевывая салат.
Сестрин весело ел, исподлобья зыркая по сторонам.
'Hу, вот, — улыбнулась Тата. — Смертельный грех — смертельный номер. Каскадер выполняет работу и сходит со сцены. Безвестный герой, достойный высочайших почестей — ведь без него не получился бы фильм.»
Евгений задумался.
'Здорово, — с нарочитой скукой протянул он после паузы. — Достаточно вспомнить удавившегося Иуду. Если бы он не принял участия в съемках, сюжету — крышка'.
'Я чего-то не понимаю, — бодро заметил Вова Сестрин, разливая напитки. — Вечно тебя, Татка, куда- то заносит'.
Тата не обратила внимания на его слова. Мрачная, худощавая, с выпуклыми глазамисливами, она следила за Москворечновым, а бледные руки тем временем сами по себе, от мозга независимо, в мелкие кусочки резали еду. Евгений много раз принимался гадать, что связывает двух абсолютно не похожих, прямо-таки противопоказанных друг дружке девиц. Эта связь напоминала своей противоестественностью его собственную дружбу с Сестриным — с той лишь разницей, что первую скрипку здесь играла недалекая Олька, болтавшая без умолку; высоколобая же Тата предпочитала молчать. Правда, она за двоих пила. Ее привлекали мрачные, роковые, потусторонние материи, а в снах ей докучали страшные существа — гримасничающие уроды, безногие карлы, свирепые звери, которым она, задыхаясь от ужаса, отдавалась. Hикто не знал, когда и где нашли подруги общий язык, и какие на том языке велись разговоры.
'Если прыгать, так вместе, — проговорила Тата грудным голосом. А что, Жека, отчего бы и не броситься?'
Евгений долго не отвечал. Ему не нравилось, что Тата принуждает его вернуться к давно уж, как ему мнилось, похороненным мыслям. Покуда он размышлял, рука Таты отложила ножик и осторожно коснулась рукава юбиляра.
'Вместе, прочь со сцены — чего же боле, Жека?'
Москворечнов тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.
'Мне здорово приелась эта русская хандра, — сказал он утомленно. — Как назло, английский сплин — тоже. Боюсь, что у меня не хватит…он пощелкал пальцами. — Как бы тебе объяснить… В последний миг меня наверняка удержит мысль о полной бесполезности такого шага…и ты полетишь в неизвестное одна, а я останусь. Да и вообще — сомнительные лавры! Тебя послушать, так получится, что у нас целая страна каскадеров. Граждане наши созданы либо уродливыми, в назидание другим народам, либо, в самом деле, для успеха общего представления. Оставь дурацкие идеи! Права ты, не права, а все это — ребяческие химеры, дым…'
'Перестаньте вы, люди, — вмешался недовольный Сестрин. В подпитии он наглел, и Евгений ненадолго выходил у него из авторитета. — Уши вянут вас слушать. Куда вам прыгать? День рождения, всем должно быть весело, а вы — будто на поминках. Дернул меня черт за язык! Вот на Ольку посмотрите — сидит, всем довольная, не куксится, пьет да закусывает. Верно, Олька? Берите пример! Мы-то хрена рогатого прыгнем!'
Евгений посмотрел на его румяную, счастливую физиономию и ощутил сильнейшее раздражение. Пришел, привел подруг… одна — тупица, вторая — мировая скорбь с претензиями. Подарочек, ничего не скажешь. Ему отчаянно захотелось насолить Сестрину, он только не знал покуда, как. Раздосадованная, отвергнутая Тата сидела, аршин проглотив, огонь в ее глазах погас.
'Лед и пламень', — сказала она издевательски, встала из-за стола и подошла к окну. Скрестив на груди руки, Тата стала всматриваться в серую, заснеженную даль.
Ей не ответили — отчасти потому, что никто не понял, какую из двух пар имела она в виду. Владимир Сестрин, довольный, что все вышло, как он хотел, и замогильная беседа прекратилась, принял общее руководство едой и питьем. Он сыпал тостами и анекдотами, поминутно вскакивал, пускался в пляс и даже пробовал запеть, но ему не позволили. Москворечнов рассеянно кивал, вынашивая планы, и как бы невзначай наливал Ольке рюмку за рюмкой. Hе отставал и Сестрин, так что Олька, щедро обласканная с двух сторон, вскоре перестала болтать и погрузилась в разморенное, блаженное молчание. Безмолвие забытой Таты было полно презрения, ей приходилось самой ухаживать за собой, и пила она с ожесточением, с компанией вразнобой, по поводу и без повода. В комнате слышалось одно лишь сестринское скоморошество, да Олька начинала вдруг смеяться хмельным, жизнеутверждающим смехом.
'Мне пора', — сказала Тата, когда дело подошло к полуночи.
'Куда ты пойдешь? — удивился Москворечнов. — Hочь на дворе. Оставайся. Места хватит всем'.
Кот, согласный с ним, приблизился к Тате и потерся о ее ногу.
'Я возьму машину, — возразила Тата, накидывая шаль. — Hе надо меня провожать, мне не десять лет. Хотя, возможно, кое-кто здесь думает иначе'.
